Эта новая «чистка» ничем не отличалась от прошлых. Были выколачивания признаний, мордобой, шантаж, кровь. Одним из первых был подвергнут унижению генерал-лейтенант Власик, начальник кремлевской охраны. Сначала он был отправлен в Сибирь на должность начальника лагеря, но там его тайно арестовали. Власику предъявили обвинения в сокрытии знаменитого письма Л. Тимашук, которое Рюмин использовал для раскручивания «дела врачей», «в подозрительных связях с агентами зарубежных разведок и тайном сговоре с Абакумовым».
После ареста Власика немилосердно избивали и мучили. Его отчаянные письма к Сталину о невиновности остались без ответа. Власика вынудили признать, что он злоупотреблял властью, что он позволял подозрительным людям присутствовать на официальных приемах в Кремле, на Красной площади и в Большом театре, где бывали Сталин и члены Политбюро, которые, таким образом, могли быть подставлены под удар террористов. Власик оставался в заключении до амнистии, которая последовала в 1955 году. Осудили же его в итоге за растрату фондов на проведение Ялтинской и Потсдамской конференций. Несмотря на поддержку маршала Жукова, его просьбы о реабилитации были отклонены.
Увольнение Власика вовсе не означало, что Берия теперь мог менять людей в личной охране Сталина. В 1952 году, после ареста Власика, Игнатьев лично возглавил Управление охраны Кремля, совмещая эту должность с постом министра госбезопасности.
Мой отец заявлял, что все сплетни о том, что Сталина убили люди Берия, голословны: «Без ведома Игнатьева и Маленкова получить выход на Сталина никто из сталинского окружения не мог. Это был старый, больной человек с прогрессирующей паранойей, но до своего последнего дня он оставался всесильным правителем. Он дважды открыто объявлял о своем желании уйти на покой, первый раз после празднования Победы в Кремле в 1945-м и еще раз на Пленуме Центрального Комитета в октябре 1952 года, но это были всего лишь уловки, чтобы выявить расстановку сил в своем окружении и разжечь соперничество внутри Политбюро».
В последние месяцы жизни Сталина мой отец продолжал выполнять его поручения, данные им лично либо через его ближайшее окружение. «В январе 1953 года Маленков и Игнатьев, — рассказывает он в своих мемуарах, — приказали мне подготовить предложения, как использовать отзыв нашего советника в Китае, который доложил Сталину о директиве китайского руководства вербовать агентов из числа работавших там советских специалистов. Товарищ Сталин, по словам Маленкова, решил послать копию этого сообщения Мао Цзэдуну, объявив, что мы отзываем нашего советника потому, что полностью доверяем китайскому руководству. Ковалева, по-моему, так его фамилия, тут же назначили помощником Сталина в аппарате Совета Министров.
Маленков приказал мне посоветоваться с Ковалевым по поводу создания новой разведывательной сети на Дальнем Востоке, чтобы получать достоверную информацию о Китае. При этом он подчеркнул, что эта сеть не должна иметь связи со старыми источниками, которые могут быть известны китайцам еще со времен Коминтерна.
Атмосфера была напряженной. В конце февраля 1953 года меня вызвали в кабинет Игнатьева, где находились Гоглидзе, его первый заместитель, и Коняхин, заместитель начальника Следственной части. Игнатьев сказал, что мы едем в «инстанцию». Был поздний час — Игнатьев, Гоглидзе и Коняхин вошли в кабинет Сталина, а я около часа оставался в приемной. Потом Гоглидзе и Коняхин вышли, а меня попросили зайти.
Я был очень возбужден, когда вошел в кабинет, но стоило мне посмотреть на Сталина, как это ощущение исчезло. То, что я увидел, меня поразило. Я увидел уставшего старика. Сталин очень изменился. Его волосы сильно поредели, и хотя он всегда говорил медленно, теперь он явно произносил слова как бы через силу, а паузы между словами стали длиннее. Видимо, слухи о двух инсультах были верны: один он перенес после Ялтинской конференции, а другой — накануне семидесятилетия, в 1949 году».
Сталин, по словам отца, начал встречу с обсуждения намеченной реорганизации зарубежной разведки. Игнатьев спросил, есть ли необходимость оставлять в Министерстве госбезопасности два независимых разведывательных центра: Бюро по диверсиям за рубежом и Главное разведуправление. Отцу предложили по этому поводу высказаться.
«Я пояснил, — рассказывал отец, — что для выполнения операций против американских стратегических баз и баз НАТО, окружавших наши границы, мы должны постоянно сотрудничать с разведкой МГБ и Министерства обороны. Быстрое развертывание сил для выполнения специальных задач, таких, как диверсии, требует взаимодействия.
Я подчеркнул, что успех наших диверсионных операций против немцев в большой степени зависел от качества агентурной сети, раскинутой в непосредственной близости от баз, которые нужно будет уничтожить, добавив, что мы были готовы в соответствии с директивой ЦК взорвать американские склады с горючим в Инсбруке, в Австрии. Мы не просто отправили туда оперативную группу. Наши агенты имели прямой доступ к объектам, но неожиданный приказ Абакумова об отмене операции, которая могла сильно затруднить американские воздушные перевозки в Берлин, сбил нас с толку.
Сталин ничего не ответил. На несколько минут воцарилась неловкая пауза. Потом он сказал: «Бюро по диверсиям за рубежом следует сохранить как самостоятельный аппарат с непосредственным подчинением министру. Оно будет важным инструментом в случае войны для причинения серьезного ущерба противнику в самом начале военных действий. Судоплатова также следует сделать заместителем начальника Главного разведуправления. Ему необходимо быть в курсе всех наших агентурных возможностей, чтобы все это использовать в диверсионных целях».
Сталин спросил меня, знаком ли я с Мироновым, помощником Епишева, заместителем министра МГБ по кадрам. и предложил, чтобы Миронов возглавил Главное разведуправление МГБ. Я ответил, что встречался с Мироновым лишь однажды, когда по приказу министра рассказал ему об основных задачах бюро.
Возникла еще одна неловкая пауза. Сталин передал мне написанный от руки документ и попросил прокомментировать его. Это был план покушения на маршала Тито. Я никогда раньше не видел этого документа, но Игнатьев пояс-НИЛ, что инициатива исходила от Рясного и Савченко, заместителей министра госбезопасности, и что Питовранов в курсе этой акции».
Кстати, по рассказу отца, Питовранов резко выделялся своим интеллектом и кругозором среди руководства МГБ. В начальный период войны он стал начальником управления НКВД в Горьком. На какое-то время Рюмин сумел упрятать его за решетку по обвинению в «заговоре Абакумова». В 1952 году он был освобожден. Он дружил с заместителем отца — Эйтингоном, но по иронии судьбы был вынужден, подчиняясь приказу, организовать его арест в октябре 1951 года. Спустя два дня он сам попал в Лефортово и сидел в камере напротив Эйтингона.
Позже, рассказывает отец, он слышал, что Питовранов написал из тюрьмы письмо на имя Сталина, где обвинял Рюмина в провокационном срыве планов активных операций нашей контрразведки. Его освободили, он вернулся на свое прежнее место, месяц полечившись в Архангельском, в военном санатории для высшего командования.
Дальше речь пошла об одном ответственном деле — ликвидации Тито. «Я сказал Сталину, что в документе предлагаются наивные методы ликвидации Тито, которые отражают опасную некомпетентность в подготовке плана. Письмо Сталину гласило: «МГБ СССР просит разрешения на подготовку и организацию теракта против Тито, с использованием агента-нелегала «Макса» — тов. Григулевича И. Р., гражданина СССР, члена КПСС с 1950 года (справка прилагается)».
История Макса такова. Он был переброшен нашими спецслужбами по коста-риканскому паспорту в Италию, где ему удалось завоевать доверие и сравнительно легко войти в среду дипломатов южноамериканских стран, видных коста-риканских деятелей и коммерсантов, посещавших Италию.
Используя свои связи, Макс по заданию Центра добился назначения на пост Чрезвычайного и Полномочного Посланника Коста-Рики в Италии и одновременно в Югославии. Выполняя свои дипломатические обязанности, он во второй половине 1952 года дважды посетил Югославию, где был хорошо принят, имел доступ в круги, близкие к Тито, и получил его обещание личной аудиенции. Занимаемое Максом в то время положение, в общем-то, позволяло использовать его возможности для проведения активных действий против Тито.