«Берия сказал мне, — пишет отец, — «…так как вы знали Майского во время войны, еще до Ялты, а ваша жена подружилась с его женой, вы должны приготовиться для работы с ним в будущем».
Начальник контрразведки Федотов, который «пересматривал» дело Майского, посоветовал отцу пока с ним не встречаться. «Павел Анатольевич, — сказал он ему доверительно, — с первой же моей встречи с ним, когда я официально ему объявил: «Вы находитесь в ведении начальника контрразведки генерала Федотова, которому поручено рассмотреть абсурдные обвинения, выдвинутые против вас, и обстоятельства вашего незаконного ареста», он начал признаваться, что был японским шпионом, потом английским, а потом американским».
Можно понять действия Майского, который был готов говорить что угодно, признавать свою вину во всех смертных грехах, лишь бы избежать избиений и пыток. Он отказывался верить, что Сталин умер и похоронен в Мавзолее; он говорил, что это очередная провокация.
Федотов предложил тогда отцу отложить с ним все дискуссии по важным дипломатическим вопросам и вопросам разведки недели на две-три. По приказу Берия он перевел его из камеры в комнату отдыха за своим кабинетом. Там Майский смог увидеться с женой, там ему показали документальные кадры похорон Сталина.
Трехнедельная отсрочка чуть не стала роковой, потому что дело Майского, в отличие от остальных, тогда, в мае 1953 года, не было официально закрыто. Когда арестовали Берия, Майский, к которому Маленков и Молотов относились плохо, жил на Лубянке со своей женой, в комнате за кабинетом Федотова. Теперь Майского обвинили в сговоре с Берия с целью стать при нем министром иностранных дел и вновь посадили в тюрьму, где у него произошел нервный срыв.
Позже, рассказывал отец, наша мама встретилась с его женой в приемной Бутырок, где сидели и Майский, и отец. Майская сказала, что она ведет фантастическую жизнь: хотя все деньги Майского и все государственные облигации были конфискованы, ее личные облигации последних пяти лет остались при ней, и одна из них выиграла по государственному Займу 50 тысяч рублей (тогда один рубль равнялся четырем американским долларам). Когда она встретила нашу маму в тюрьме, куда они обе принесли передачи с едой для своих мужей, Майская не смогла сразу вспомнить, где они встречались. «В Париже, в Лондоне или на приеме в Кремле?» — спросила она. Мама тогда напомнила ей, что это было на даче Емельяна Ярославского и в его же квартире в центре Москвы.
Проведя в тюрьме четыре года, Майский наконец предстал перед военной коллегией Верховного суда по обвинению в пособничестве Берия захватить власть и поддержании связей между Берия и английской разведкой. Он отвергал все обвинения, и военная коллегия не смогла найти доказательств его вины. Был вызван Горский (резидент НКВД в Лондоне в то время, когда Майский был там послом), чтобы дать показания о предательской связи Майского с Берия, но он изменил свои первоначальные показания и не поддержал обвинение. Вина была уменьшена до превышения полномочий посла, так как Майский отправлял телеграммы из Лондона не только в Министерство иностранных дел, но и в НКВД Берия — вдруг ему поставили в вину стандартные требования рассылки спецсообщений послов. Его также обвинили в том, что он преступно восхищался западным образом жизни и культивировал западные манеры общения в советском посольстве в Лондоне. Майского приговорили к десяти годам тюрьмы, четыре с половиной из которых он уже отсидел, а вскоре он был амнистирован. Его реабилитировали лишь в 1964 году. В своих опубликованных воспоминаниях он ни разу не упомянул о злоключениях и злосчастном знакомые с советской тюрьмой.
Дело по «сионистскому заговору» в органах безопасности было наконец закрыто в середине мая 1953 года, когда освободили Андрея Свердлова и Матусова, ответственных работников МГБ. Берия назначил Свердлова на должность начальника отдела, отвечавшего за расследования и проверку анонимок. Его коллега Матусов, из записей которого можно узнать весьма интересную хронологию «чисток» с 1930 по 1950 год, был освобожден в 1953 году, но не восстановлен на службе. Он умер в конце 60-х годов. Моя мать пользовалась его юридическими консультациями, чтобы подкрепить просьбы об освобождении отца. Матусова вскоре исключили из партии и лишили пенсии МГБ за причастность к репрессиям. Опираясь на поддержку Свердлова, он беспрерывно апеллировал в КПК при ЦК КПСС.
В 1963 году Матусова и Свердлова вызвал заместитель председателя Комитета партийного контроля Сердюк, протеже Хрущева, который потребовал, чтобы они перестали писать письма в ЦК, иначе партия накажет их обоих за то, что они распускают сплетни, а сверх того — за незаконное преследование знаменитого писателя Александра Солженицына.
Свердлов и Матусов бурно протестовали, утверждая, что они не фабриковали это дело. Письмо Солженицына, критикующее советскую систему и лично Сталина за военные неудачи, было перехвачено во время войны военной цензурой, которая и начала дело против Солженицына. В условиях войны критика военного командования расценивалась, по крайней мере, как подозрительная. Сердюк прервал их и сказал, что, судя по имеющимся у Комиссии партийного контроля доказательствам, Солженицын всегда был несгибаемым ленинцем, и показал им письмо, которое Солженицын написал Хрущеву.
Свердлов получил выговор по партийной линии, но продолжал работать старшим научным сотрудником в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, куда его перевели после ареста Берия. Матусова же исключили из партии «навсегда». Было официально объявлено, что это решение никогда не будет пересмотрено, но его оставили в покое и позволили заниматься литературной деятельностью. Вместе со Свердловым он написал ряд детективных повестей.
Абакумова не освободили. Как мрачно шутил мой отец, Берия и Маленков имели на него большой острый зуб. Его обвинили в фальсификации дела Жемчужиной.
Отец в своих воспоминаниях писал по этому поводу «В то время меня не интересовал Абакумов, у меня были свои причины его не любить, но я узнал от Райхмана, что Абакумов отрицал обвинения, связывающие его с «сионистским заговором», несмотря на то что Рюмин зверски его пытал Райхман рассказал мне, что он вел себя как настоящий мужчина с сильной волей. В 1990 году меня вызвали в качестве свидетеля, когда его дело проверялось военной прокуратурой; я изменил свое мнение о нем, потому что, какие бы преступления он ни совершал, он заплатил за все сполна в тюрьме. Ему пришлось вынести невероятные страдания (он просидел три месяца в холодильнике в кандалах), но он нашел в себе силы не покориться… Он боролся за жизнь, категорически отрицая «заговор врачей». Благодаря его твердости и мужеству в марте и апреле 1953 года стало возможным быстро освободить всех арестованных, замешанных в так называемом заговоре, поскольку именно Абакумову вменялось в вину, что он был их руководителем».
Однако Берия и Маленков решили покончить с Абакумовым. На совещании у себя в кабинете Берия официально объявил, что хотя обвинения Абакумова в заговоре были несостоятельны, но он все равно остается под следствием за разбазаривание правительственных средств, злоупотребление властью и, что было серьезней, за фальсификацию дела против бывшего руководства Министерства авиационной промышленности, командования ВВС, против Полины Жемчужиной, за убийство Михоэлса.
До самого ареста Берия мой отец по служебным обязанностям был вхож в его кабинет и однажды воспользовался такой возможностью для личной просьбы: «Как только 23 марта 1953 года освободили Эйтингона, его тут же положили в больницу из-за язвы и общего истощения. Он просил меня ускорить освобождение его сестры Сони, которую арестовали вместе с ним в 1951 году и приговорили к десяти годам тюремного заключения «за отказ лечить русских пациентов и содействие сионистскому заговору». Соню вначале приговорили к восьми годам, но прокурор Дарон, еврей по национальности, который наблюдал за следствием в МГБ, боясь обвинений в симпатии к евреям, настоял на большем сроке. Я воспользовался следующей своей встречей с Берия, чтобы передать ему письмо от Эйтингона, который просил за сестру. К счастью для Сони, первый заместитель Берия Круглов тоже был тогда в кабинете. Когда я попытался объяснить, в чем дело, Берия меня прервал, передал письмо Круглову, не подписывая его, и сказал: «Немедленно организуйте ее освобождение».