Тем временем попытки моего отца перейти на работу в партийные органы или Совет Министров, казалось, начали приносить плоды. В 1952 году он отправил в ЦК информацию, полученную от нашей резидентуры в Вене, о планах американцев похитить секретаря ЦК Австрийской компартии. Отца вызвали в ЦК к Суслову, чтобы обсудить эти данные. Спустя несколько дней, в первые дни марта 1953 года, сказали, что его кандидатуру рассматривают на замещение вакансии заместителя председателя недавно сформированной Иностранной комиссии ЦК КПСС по «нелегальным» связям с иностранными коммунистическими партиями. Мои родители были полны надежд, что, может быть, придет конец службе отца в органах безопасности, которые, по его словам, возглавлялись абсолютно некомпетентными людьми, совершавшими преступления как по причине некомпетентности, так и из карьеристских побуждений.
Но быстро разворачивавшиеся события коренным образом изменили судьбу отца. 5 марта Сталин умер, и в тот же день поздно вечером Берия назначили министром расширенного Министерства внутренних дел, которое теперь включало в себя и милицию, и аппарат органов безопасности (МГБ).
Отец потом много раз вспоминал об этих днях: «я был на похоронах Сталина и видел, как непрофессионально Серов, Гоглидзе и Рясной контролировали положение в городе. Прежде чем я смог добраться до Колонного зала, чтобы встать в караул от моего министерства, кордон из грузовиков перекрыл путь, так что мне пришлось пробираться через кабины грузовиков. Не продумали даже, как разместить все делегации, прибывавшие на похороны. Была какая-то идиотская неразбериха, из-за которой сотни скорбящих людей, к сожалению, погибли в давке.
Во время похорон Сталина мое горе было искренним; я думал, что его жестокость и расправы были ошибками, совершенными из-за авантюризма и некомпетентности Ежова, Абакумова, Игнатьева и их подручных.
На следующий день после похорон я понял, что началась другая эпоха. Секретарь Берия позвонил мне в шесть вечера и сообщил, что новый Хозяин покинул кабинет и приказал не ждать его возвращения. С этого момента я мог уходить с работы ежедневно в шесть вечера в отличие от тех лет, когда приходилось работать до двух или трех утра, пока Сталин сидел за рабочим столом в Кремле или у себя на даче.
Началась перетряска кадров в новом министерстве; Круг-лов, который работал с Маленковым в ЦК в 30-е годы и на протяжении последних семи лет был министром внутренних дел, стал первым заместителем Берия в расширенном МВД. Гоглидзе, который невольно оказался причастным к «мингрельскому делу», перестал занимать пост заместителя министра и возглавил военную контрразведку. Богдан Кобулов, протеже Берия, которого Абакумов в 1946 году уволил из органов госбезопасности, вернулся на Лубянку в должности заместителя Берия. Серов, человек Хрущева, сохранил свое положение и остался первым заместителем Берия. Рясной и Савченко, которые, как и Серов, работали с Хрущевым на Украине. возглавили Главное разведуправление. Федотов, всегда уравновешенный и дисциплинированный, ненадолго сменивший в 1946 году Фитина в руководстве внешней разведки, а позже работавший в Комитете информации, вновь, как и до войны, возглавил Главное контрразведывательное управление. Берия назначил генерал-лейтенанта Сазыкина, моего бывшего заместителя по отделу «атомной» разведки, начальником Управления по борьбе с идеологическими диверсиями и национализмом, будущего 5-го «политического» управления КГБ».
Параллельно с этими быстрыми назначениями шло развенчание обвинителей по делу «сионистского заговора» и «делу врачей». Эйтингон, Райхман, Селивановский, Белкин, Шубняков и другие высокопоставленные работники, арестованные по обвинениям в сокрытии «сионистского заговора» или содействии Абакумову в планах захватить власть, в конце марта 1953 года были освобождены. Дело Жемчужиной закрыл сам Берия 23 марта, но освободили ее на следующий день после похорон Сталина, по случаю дня рождения Молотова, 9 марта. Берия приказал пересмотреть дела Эйтингона и Райхмана и быстро утрясти все формальности, необходимые для их освобождения.
Позже Эйтингон со слов отца рассказывал, что не ждал ничего хорошего, когда после смерти Сталина, о которой он не знал, его вызвали к следователю. К его удивлению, он увидел там Гоглидзе и Кобулова, который был уволен из органов еще семь лет назад. Он сразу понял, что произошли большие перемены. Ему был задан лишь один вопрос: будет ли он после освобождения продолжать службу? Он чувствовал себя неважно, но после лечения был готов продолжить работу. Потом Кобу-лов сказал Эйтингону, что Сталин умер и он, Кобулов, говорит от имени Берия, недавно назначенного главой расширенного Министерства внутренних дел, а он — его заместитель по следственной работе и контрразведке. Кобулов обещал, что, хотя формальности займут несколько дней, Эйтингон может спокойно «отдыхать» в камере в ожидании освобождения. Эйтингон попросил перевести его подальше от следственного блока, чтобы ему не приходилось слышать крики заключенных, на которых Рюмин пробует «активные методы следствия». Кобулов ответил, что Рюмин сам находится под арестом за совершенные преступления, а Берия, став министром, первым же приказом запретил избиения и пытки подследственных на Лубянке и в Лефортове.
Потом Кобулов вызвал конвой, и в следственную комнату вошел конвоир, чтобы сопроводить Эйтингона до его камеры. Рисуясь перед Кобуловым, охранник приказал Эйтингону: «Руки за спину!» — обычное обращение с заключенными. Кобулов немедленно оборвал его и приказал обращаться с Эйтингоном с подобающим уважением, как с генерал-майором госбезопасности, так как он уже не под следствием, а под административным арестом. Это наконец убедило Эйтингона в том, что все происходящее не игра.
В свою очередь Берия приказал отцу и другим генералам проверить сфабрикованные обвинения по «сионистскому заговору». Больше всего проверяющих, как рассказывал отец, поразило то, что Жемчужина, жена Молотова, якобы установила тайные контакты через Михоэлса и еврейских активистов со своим братом в Соединенных Штатах. Ее письмо к брату, датированное октябрем 1944 года, вообще к политике не имело никакого отношения.
«Как офицер разведки, — вспоминал этот случай отец, — я тут же понял, что руководство разрешило ей написать это письмо, чтобы установить формальный тайный канал связи с американскими сионистскими организациями. Я не мог представить себе, что Жемчужина была способна написать подобное письмо без соответствующей санкции.
Я вспомнил о своих контактах с Гарриманом по поводу создания еврейской республики в Крыму. Из показаний Жемчужиной я понял, что зондаж американских представителей по этому вопросу осуществлялся не только через меня, но и по другим направлениям, в частности через Михоэлса. Это убедило меня в том, что мое общение с Гарриманом — лишь одна из немногих попыток обсудить, как можно использовать еврейский вопрос в более широком контексте советско-американских отношений.
Когда я начал обсуждать с Берия ту роль, которую могла бы сыграть Жемчужина в обновлении неформальных контактов с международным еврейским сообществом, он оборвал меня, сказав, что этот вопрос в разведоперациях закрыт раз и навсегда».
Вместо этого, свидетельствует отец, Берия указал на Майского, который, по его словам, был фигурой гораздо более важной и идеальной кандидатурой для того, чтобы осуществить зондаж наших новых инициатив на Западе. Как видный дипломат, он мог завязать личные контакты на высоком уровне, чтобы проводить нашу резко изменившуюся после смерти Сталина политику.
Академику Майскому, бывшему послу в Лондоне и заместителю министра иностранных дел, тогда уже было под семьдесят. Когда-то он был одним из меньшевистских лидеров, оппонентов Ленина, но позже сделал головокружительную карьеру на советской дипломатической службе. Тем не менее его в 1952 году тоже обвинили в «сионистском заговоре». Против него выдвинули неправдоподобные, скорее всего даже абсурдные обвинения. А именно в них утверждалось, что еврейские организации за рубежом хотели назначить его министром иностранных дел в новом правительстве после того, как «Абакумов захватит власть».