17

В моем возрасте одна дружба то и дело приходит на смену другой, разгораясь и угасая, заведомо непостоянная, но всегда пылкая.

Пригласив Хун к себе в дом на ужин, я впускаю ее в свой мир. Одетая в традиционное синее стеганое платье, с волосами, заплетенными в две косы, и личиком прилежной школьницы, она сразу очаровывает моих родителей. После трапезы я наливаю Хун чашку чая и веду ее к себе в комнату. Она переступает порог очень робко – как человек, окунувшийся в мир своей мечты.

Чтобы продемонстрировать Хун магическую прелесть старинной комнаты, уцелевшей после бомбардировки, я выключаю лампы и зажигаю свечи. Из темноты выступают очертания каллиграфических свитков и акварелей. Пламя высвечивает стенную роспись, этажерку с книгами и лаковый столик, на котором резвятся в листве птички. Две чаши с камнями для игры в го стоят на самом верху резного шкафа, карауля по ночам мой сон. Хун снимает с полки учебник по игре в го, рассеянно его перелистывает, ставит на место и берет одну из серебряных резных шпилек с перышками, которые я собираю. Она перебирает кончиками пальцев жемчужинки. Мы молчим.

Хун присаживается на краешек кровати и открывает мне свое сердце.

Она родилась в деревне. Мать умерла, когда ей было восемь лет. Отец снова женился и совершенно подчинился новой жене – толстой тетке с трубкой в зубах, которая каждое утро отправлялась в поле надзирать за работниками. Мачеха ненавидела Хун. Рождение сводных братьев-близнецов лишило ее остатков отцовской любви, она превратилась для него в надоедливую замарашку.

Братья подросли и стали доставлять Хун много страданий. Они мучили ее, как котята-подростки играют с раненым воробышком. Грубиянка-мачеха все время оскорбляла Хун, жила она в крошечной комнатенке для прислуги и, лежа ночью без сна, считала падавшие на крышу капли дождя, бесчисленные, как ее горести.

В двенадцать лет ее отослали в колледж. Мачеха избавилась от источника вечного раздражения, а Хун открыла для себя свободу.

Она была пылкой и решительной по натуре девушкой и очень быстро отделалась от провинциального акцента, превратившись в утонченную барышню. Она разобралась в психологии городских жителей и употребила ее себе на пользу. Несколько монет и пара бутылок вина смотрительнице в конце года дали Хун возможность покидать пансион по первому ее желанию. Она делила комнату со старшими девочками, приучилась пить шампанское, есть шоколад, танцевать вальс и краситься, чтобы выглядеть взрослой и получать приглашения на балы. Мужчины приезжали за ней на машинах, шептали нежности на ушко, восхваляли ее красоту.

Каникулы превратились для Хун в пытку. Она возненавидела сырой, темный, пропахший навозом дом, харкающего на пол отца, вечно орущую мачеху, братьев, забирающихся с ногами на стул и жрущих, как свиньи.

Наступает ночь, Хун остается у нас, и я укладываю ее в свою постель. Гостья ложится к стене и продолжает рассказывать, потом голос ее слабеет, и она затихает.

Я очень долго не могу заснуть. Моей подруге семнадцать. Отец подыскивает ей жениха, и, когда найдет выгодную партию, наступит конец празднику, который длился целых три года. Повезет ли Хун встретить однажды мужчину, который сумеет изменить ее судьбу?

18

Случаются дни, когда моя душа наполняется новой силой и я спокойно и радостно смотрю в лицо смерти. Меня призвала моя страна, и я исполняю предназначение солдата империи, ни о чем не думая и ни в чем не сомневаясь. Но путь героя далеко не так прям, как воображают люди. Он пролегает по отвесному склону горы самопожертвования.

Сегодня утром я проснулся, лежа на животе на ссохшейся от солнца земле. Поднимающийся из ее глубин жар навевает на меня дремоту. Я с трудом поднимаю отяжелевшие веки и вдруг замечаю в нескольких сантиметрах от лица плиту. Я лежу на могиле моей матери.

Захлебнувшись криком, я просыпаюсь, на сей раз – по-настоящему. Зимнее солнце еще не встало. Реквизированная у крестьян комната похожа на склеп. В темноте храпят мои солдаты. Кто даст мне ключ к разгадке сна? Что это – предостережение? Или Матушка посылает мне весточку перед тем, как покинуть наш мир? Кто ответит на эти вопросы здесь и сейчас, за тысячи километров от Токио? Жива ли Матушка, в добром ли она здравии?

Я столько лет размышлял о собственной смерти, что она стала казаться мне легче перышка. Но я не перенесу кончины матери, потому что никогда не готовил себя к ее уходу.

Невозможно сочетать служение родине и любовь к семье. Солдат – человек, который разрушает счастье своих близких. Если моя жизнь принесла пользу японской нации, следует благодарить за это самоотверженную женщину – мою мать.

Я ощупью нахожу в темноте бумагу и огрызок карандаша. Не видя, что пишу, сочиняю коротенькое письмо, в котором выражаю Матушке свои горькие сожаления. Я так долго пренебрегал сыновними обязанностями!

Складываю листок вчетверо и сую его под подушку. Когда же мы наконец вернемся в мир человеческих отношений?

19

Хун делает мне странное признание:

– Мой отец очень богат, но я вечно клянчу у него деньги. Он приходит в ярость и всегда дает ровно половину того, что я прошу.

Она продолжает:

– Я выйду замуж за человека в возрасте, который сумеет обо мне позаботиться.

Несколько дней спустя Хун дает мне понять, что увлеклась кое-кем:

– Понимаешь, взрослый мужчина – это совсем не то, что юнцы с усиками, которые бродят вокруг нашей школы. Он угадывает твои мысли, знает, как доставить тебе удовольствие. Рядом с солидным человеком ты чувствуешь себя не девочкой, но богиней, умудренной опытом, пережившей множество эпох, за которой он наблюдает с острым любопытством новорожденного.

Хун стала моей лучшей подругой, но я не уверена, что всегда точно понимаю смысл ее высказываний. Ее изворотливая душа балансирует между тенью и светом. Она ведет странную жизнь, которая полна тайн, несмотря на откровенные признания и рассказы. В этот понедельник она приходит в школу возбужденная и усталая. Ее волосы заплетены в косы, но их явно завивали накануне, а потом распрямили. Хун переполнена пьянящей радостью, причина которой известна ей одной. Она говорит:

– Лучшее доказательство мужской любви – терпение, с каким он ждет, пока девственница созреет.

Я краснею, не в силах вымолвить ни слова! А вот Хун нисколько не смущает разговор об интимных подробностях. Я даже нахожу в ее непристойных откровениях определенное величие. Какая-то сторона жизни ускользает от меня. Я похожа на слепца, не ведающего, как прекрасно солнце.

Я спрашиваю Хун:

– Как вырваться из окружающего нас мрака?

Она делает вид, что не понимает.

– Как стать женщиной?

Хун смотрит на меня с изумлением.

– Ты обезумела! – кричит она. – Чем позже – тем лучше!