– Наши люди, – ответил Фрэнклин. – Мы подготовились ко всяким неожиданностям. Мы чувствовали, что рано или поздно случится что-то подобное.

– О Боже! Остается надеяться, что пострадавших не очень много.

– Ублюдки! С вами все в порядке, Патрик?

– Да. Камень попал мне в плечо. И от меня воняет. А в остальном – все хорошо.

Ругаясь и плача Дезире принесла Патрику чистую одежду:

– Ты, идиот, тебя могли убить!

Они сидели на крыльце дома Клэренса. Сам он давно завел привычку спать в гамаке на воздухе. Изуродованные артритом пальцы почти ничего не позволяли ему делать.

– Говорят, что ты выступаешь повсюду с триумфом, – говорил он в настоящий момент. – Фрэнклин со своими ребятами сказал мне. В следующий раз я отправлюсь с вами, если меня кто-нибудь понесет. Хочется новых ощущений!

– Триумф! – кричала Дезире. – Новые ощущения! Вот как вы это называете!

Клэренс не обращал внимания на причитания дочери:

– У меня есть для тебя новость. Сегодня днем съезд профсоюза вынес единогласное решение поддержать тебя.

– Не думаю, что они поддержали бы Мибейна, – отозвался Патрик, но тем не менее почувствовал себя польщенным.

– Нет, но ты не допускал мысли, что они захотят поддержать левое крыло? И все-таки они выбрали тебя. Им не нужны радикалы.

– Все выбирают тебя. Они уничтожат тебя этими выборами, – заворчала Дезире, ее снова охватил гнев. – Ты – мальчишка-подросток, большой ребенок, вы оба! Сидите тут и хвастаетесь посреди этого… этого ужаса! Вы наивные, вот вы кто, вы наивные.

Патрика позабавило, что она употребила эпитет, который он обычно применял к ней.

– Если бы вы могли посмотреть на себя со стороны, – продолжала она. – Вы не видите правды, вы не знаете жизни!

– Ладно, ладно, – попытался утихомирить ее Клэренс. – Может, ты нам расскажешь о жизни?

– Я вам вот что скажу! Вышибать мозги, изнашивать сердце, жертвовать здоровьем и безопасностью ради других людей – это не жизнь! Особенно если им нет до этого никакого дела! Неужели вы всерьез думаете, что всем тем, кто слушал тебя сегодня, есть какое-то дело до того, кого выберут?

– Да, я так думаю, – сказал Патрик.

– Ты сам не знаешь, о чем ты говоришь! Все, что им нужно – это набить желудки, залить глаза ромом и постель по субботам…

Патрик улыбнулся ее простым словам.

– … ты думаешь, они когда-нибудь поблагодарят тебя за то, что ты дашь им возможность и средства получить желаемое?

– Я не ищу благодарности, – сказал Патрик.

– Тогда ты еще больший дурак, чем я думала! Иди! Иди! Ищи своей погибели!

Он вздохнул:

– Боюсь, я никогда не смогу заставить тебя понять, Дезире. И не нужно этой мелодрамы. Я не собираюсь погибать.

– Если бы я вышла замуж за священника, мне и то не пришлось бы столкнуться с такой святостью! Ты просто святой, Патрик! Я не считаю тебя лицемером, – уточнила она. – Ты действительно веришь в то, что говоришь, и принимаешь все близко к сердцу. А я не такая. Я хочу, чтобы в первую очередь мы получили какую-то выгоду…

– Я пытался, я делал все, что мог, – сдержанно произнес он, чувствуя, что его слова звучат как самооправдание.

– Я знаю. Но я не имею в виду только вещи, Патрик. Во всяком случае, не в таком количестве. Я говорю о покое, я хочу покоя.

Она вздохнула:

– Ты ведь не ужинал. Принести еду сюда, на крыльцо?

Он настолько устал, что не чувствовал голода, но все равно поднялся. Пища всегда была ее лекарством, способом выразить свою любовь и заботу.

– Я готов. Поедим в доме, – сказал он, обнимая ее.

Она поймала его руку, поцеловала ладонь, потом перевернула и поцеловала тыльную сторону. Покачала головой, успокаивая и возмущаясь:

– Боже милосердный! Что они сделали с тобой! Звери! Что они сделали! Нет, животные на такое не способны! Я горжусь тобой Патрик, и неважно, что я говорю. Я злюсь на тебя, я горжусь тобой, я боюсь за тебя. О, мой дорогой, мой самый дорогой, я так боюсь!

Глава 23

– Ты знал, что Роб Фосет поддерживает на выборах твоего старого доброго друга Патрика? – спросила Марджори, когда они приехали к Фосетам на юбилей.

– Нет, не знал, и, пожалуйста, без сарказма, – ответил Фрэнсис.

– Ах да, бывшего друга. Извини.

Хотя говорить о Патрике не хотелось, его разбирало любопытство.

– Фосет никогда при мне об этом не упоминал.

– И не упомянул бы. Он – джентльмен. Он знает о твоих чувствах.

Фосеты нравились Фрэнсису. Они были способны на глубокие чувства, которых не хватало этой маленькой тесной общине, где даже родственные связи зачастую были весьма поверхностны. В их доме вас встречала музыка, жизнерадостность и хорошая беседа. В тот вечер Вим-Лонгхаус, освещенный огнями, как океанский лайнер, казалось, плыл в темноте.

Шурша лимонно-желтым платьем из тафты, Марджори заспешила вверх по ступеням. Фрэнсис последовал за ней. Настроение у нее было прекрасное. Он не видел ее такой со дня рождения Мейган. И всё потому, что они наконец-то «возвращались домой». По мере того как она оживлялась, он становился всё более молчаливым, хотя знал, что принял единственно правильное решение. Ему просто не хотелось говорить об этом.

Все приглашенные уже собрались на лужайке. Лютеры опоздали; они обычно опаздывали, потому что Фрэнсис никогда не уезжал из дома, пока Мейган не засыпала.

– Ты иди, а я сначала позвоню домой, – сказал он.

– Но мы только что оттуда!

– Прошло сорок минут. Я хочу убедиться, что все в порядке. Мы первый раз оставили ее с новой служанкой.

У них было заведено, что когда бы родители ни уезжали, до их возвращения в соседней с Мейган комнате обязательно находилась служанка. Этот порядок установил Фрэнсис. Он осознавал, что сделался невропатом, Но воспоминания о пожаре постоянно преследовали его. Возвращаясь в Элевтеру, он всегда видел остатки пожарища и его снова охватывало ощущение животного страха.

Закончив разговор, он прошел через столовую, где позже накроют ужин, и через большую гостиную. Последняя казалась особенно уютной из-за фигурной резной мебели. Марджори считала, что это подделка. Стены были увешаны портретами предков в широких, тяжелых рамах. Сначала Фрэнсис гадал, не повешены ли они здесь для создания стиля и атмосферы, но потом решил, что Фосеты слишком чистосердечны, чтобы развешивать в своем доме портреты чужих людей. Даже этим милым людям не чуждо было поклонение своим предкам! С другой стороны, в этом нет ничего плохого, если только вы не начинаете считать себя лучше тех, у кого нет родословной. Можно подумать, что у кого-то из нас нет родословной, даже если наши предшественники не оставили после себя портретов!

В этот вечер он воспринимал окружающее особенно обостренно, сознавая это, он не мог понять – отчего. Проистекало ли это от его физического или психического состояния, но в этот день его тревоги причиняли ему настоящие страдания. Он пока еще был на Сен-Фелисе, но уже как бы покинул остров, заглядывал в будущее, думал о новом месте, о еще одной попытке начать жизнь сначала. А это все равно что пытаться стать другим человеком.

В центре всего была Мейган. Ей шесть лет, младенчество осталось позади, с каждым месяцем все заметнее становилась разница между ней и нормальными детьми. Ее будущее вырисовывалось со всей жестокой очевидностью. И Фрэнсис беззвучно застонал, присоединяясь к гостям и окунаясь в музыку, смех и голоса.

На террасе были расставлены маленькие круглые столики с закусками. Кроны росших вдоль нее деревьев переплелись между собой, образовывая настоящий навес. Вокруг свечей, прикрытых защитными абажурами, были разложены красные цветы гибискуса. Бар располагался под ярким тюльпанным деревом. Несколько мгновений Фрэнсис разглядывал ставшую привычной картину: дорогая одежда нежных тонов, чернокожие официанты, бесшумные, в белых перчатках, и кругом цветы. Мужчины и женщины, отметил он, уже разделились.

Интересно, о чем это женщины без конца могут говорить друг с другом, учитывая, что каждый день они видятся в клубе. У мужчин, которые встречаются, безусловно, гораздо реже, есть политика. Найдя глазами хозяев, он спустился вниз.