Авдотья махнула рукой:

– Какая там охота! Ну, иной раз ходил на зайца. Однажды лису принес, шапку себе сшил. А чтоб часто в лес ходил – нет, он больше рыбалку уважал. Летом, конечно… – Она немного помолчала, потом обратилась к уряднику: – Знаешь, Егор Тимофеевич, а ведь Кузьма утром и правда больно смурной был.

Никифоров открыл было рот – спросить что-то, но Владимир его опередил:

– А вот скажите-ка, Авдотья… – Он виновато улыбнулся. – Простите, как вас по отчеству-то величать?

– Трифоновна я, – ответила та, настороженно глядя на нашего студента.

Услышав во второй раз за сегодняшний день вопрос об отчестве, я тоже улыбнулся – но, конечно же, внутри себя. Ох уж этот наш студент! Обязательно нужно ему полное имя знать и по всей форме обращаться. Конечно, городское воспитание и все такое, но в деревне можно обиходиться и попроще. Я на секунду задумался и мгновенно одернул себя. А при чем тут городское воспитание? Семейное – вот нужное слово. Как в семье воспитают, так человек и ведет себя. Мария Александровна и Илья Николаевич достойно направляли своих детей, и вот – результат. Где-то на заднике сознания тут же возникла предательская мыслишка о старшем сыне Александре, но я благоразумно отогнал ее.

– Авдотья Трифоновна, – между тем продолжал Владимир. – Замечательно! Так вот, Авдотья Трифоновна, значит, утром ваш супруг был в плохом настроении, верно?

– Я сказала, смурной он был, а не в плохом настроении.

– Ну хорошо, смурной. А в чем это выражалось?

– В чем выражалось? Да как обычно такое выражается – в словах. Молчал, молчал, а потом и говорит: «А вот не дурак Кузьма Желдеев, кое-кому нос-то утрет!»

– Так и сказал?

Я чувствовал, что Владимир добивается какогото результата, но какого – мне было неведомо.

– Так и сказал, – твердо ответила Авдотья. – Именно эти слова и громыхнул. И еще кулаком по столу припечатал.

– Ну хорошо, а с вечера? Каким он с вечера был? Чем-то озабочен? Напуган, может быть?

Авдотья перевела взгляд на молчавшего Никифорова.

– Кто ж его знает, – ответила она. – Он ведь с Егором Тимофеевичем вона как поздно вернулся.

Никифоров хмыкнул.

– И то сказать – уж хорошо за полночь было, – подтвердил он. – Что делать – служба!

– Служба… – проворчала Авдотья. – И вовсе он пришел под утро. Я проснулась, как дверь хлопнула. Уж светало на дворе. Кузьма и не ложился. Ходил все, ходил по избе. А утром говорит: «Ехать мне надобно. Вернусь не скоро». И уехал.

Урядник изумленно уставился на жену своего пропавшего помощника.

– Ну, ну! – Он даже замахал руками. – Что это ты говоришь такое – под утро! Часа в два мы вернулись, едва ли позже.

– Под утро, – упрямо повторила Авдотья. – Го – ворю же – светало.

Мы с Владимиром переглянулись. История с исчезновением сотского обрела неожиданные черты.

– Так что он все-таки сказал, Авдотья Трифоновна? – решил уточнить Ульянов. – «Вернусь не скоро» или что он кому-то нос утрет?

– А и то и другое и сказал, – ни на секунду не задумавшись, ответила Желдеева. – Что Кузьма не дурак и кое-кому нос утрет – это как бы себе, будто он сам с собой разговаривал, а то, что ехать надобно и вернется не скоро, – это, ясное дело, мне.

Владимир нахмурил лоб, словно бы в той логике, которую он выстраивал в голове, у него что-то не сходилось, и повернулся к Никифорову.

– Вы точно помните, когда вернулись? – спросил Ульянов у Егора Тимофеевича. – Было именно два? Не позже?

Никифоров покраснел – теперь уж точно от гнева, а не от смущения.

– Да как же… Я ведь на часы смотрел!.. – выкрикнул он запальчиво. – Потому как заводил их! Я их всегда завожу вечером! Перед тем как спать идти! Путаешь ты что-то, Авдотья, не может такого быть! Никак не может!

– Да, интересно, интересно, – задумчиво произнес молодой человек. – Очень интересно. Спасибо, Авдотья Трифоновна, – сказал он хозяйке.

– И вам спасибо, Владимир Ильич, – ответствовала она.

Вот как, оказывается, Желдеева знает Ульянова по имени-отчеству! Я не понял, за что Авдотья благодарила молодого Ульянова, но почувствовал, что в его вопросах она уловила вовсе не праздный интерес. И еще мне пришла в голову такая мысль: называние собеседника полным именем для Владимира – не просто дань воспитанию, и уж точно эта манера никоим образом не связана с его юным возрастом. Да, известное дело: младшие должны уважительно относиться к старшим и называть их соответственно. Однако в устах молодого Ульянова имя-отчество собеседника не подчеркивало возрастную разницу, а устраняло ее; как-то так получалось, что он со всеми разговаривал на равных, не подобострастничая перед теми, кто выше его по чину, но и не возносясь над теми, кто ниже по сословию. Удивительный все же человек этот наш студент!

– Ничего я не путаю! – вдруг выпалила Авдотья, словно продолжая разговор, который урядник, видимо, счел законченным. – Как было, так и говорю.

– Ладно, – буркнул Егор Тимофеевич. – Хочешь говорить – говори, но только сама с собой. А нам пора ехать. Ты, главное, не беспокойся, Авдотья, найдем мы твоего Кузьму. Так часто бывает – кто-то не пришел вовремя, не вернулся в срок, люди нервничают, печалятся, а причина самая что ни есть обыкновенная… – Не закончив фразы и не дождавшись ответа, он вышел на улицу. Мы заторопились следом.

Уже сидя в санях, Никифоров произнес вполголоса:

– Чует мое сердце… – Эту фразу он тоже не договорил, лишь хлестнул лошадей вожжами.

Что именно чуяло его сердце, мы так и не узнали. Но я вполне понял Егора Тимофеевича: у меня самого были крайне неприятные предчувствия. Да и у Владимира тоже – судя по озабоченному виду молодого человека.

Для начала мы направились в ту сторону, откуда, по словам Никифорова, пришла упряжка Кузьмы. Миновав околицу, свернули к темневшему вдали лесу. Урядник правил молча, лишь изредка покрикивал на лошадей. Владимир тоже молчал; мне же неловко было обращаться к нему с расспросами в присутствии Егора Тимофеевича. Так что поисковая троица наша безмолвствовала вполне до самой опушки.

Тут Никифоров остановил лошадей.

– Ну-с, господа хорошие, – сказал он негромко, – куда направимся дальше?

– В лес, разумеется, – тотчас ответил Владимир. – Это ведь следы от саней? – Он указал на две борозды, края которых чуть обмякли от солнца. – И ведут они из леса. Значит, где-то там и надобно искать. А что? У вас есть какие-то другие соображения?

Никифоров покачал головой, соскочил в снег, присел над санным следом на корточки. Поднял голову, внимательно посмотрел на студента.

– По следу одних только саней, господин Ульянов, трудно сделать вывод, в каком направлении они двигались, – сказал он негромко. – А вот по следам копыт – очень даже легко определить, туда шли лошади или сюда. Этот след сани оставили, когда возчик ехал в лес, а не из леса. Видите? А вот как он возвращался, этой же дорогой или другой, я вам сказать не могу.

– Вот и давайте ехать туда, куда Кузьма ехал утром, – предложил я. – А там видно будет.

Владимир поддержал меня. Никифоров пожал плечами, залез на облучок, хлестнул лошадей, и мы двинулись дальше – по узкой просеке, неизвестно кем и когда пробитой в лесу.

Так мы ехали еще полчаса или около того. Владимир молчал и поглядывал по сторонам. Башлык он давно плотно натянул на голову, а концы крепко повязал вокруг шеи. На руках у него были рукавицы, которые нашлись в санях, – наверное, те же самые, в которых он помогал вытаскивать утопленника.

Наконец впереди открылась довольно большая поляна. След саней пересекал ее и уходил в просеку на другой стороне. На краю поляны урядник снова остановил лошадей. Спрыгнул на снег, неторопливо прошел вдоль санного следа несколько саженей, затем вернулся, окинул взглядом укрытые снежным покрывалом кустарники. Покачал головой, но ничего не сказал. Затем вернулся на свое место, забрал вожжи, крикнул:

– Н-но, пошли!

– Вас что-то смущает? – спросил Владимир.