Путь от Паклиных до дома, в котором обитал наш страж порядка, занял не более четверти часа, так что мы даже и продрогнуть не успели.

У ворот собралась изрядная толпа, и мне это показалось странным: земляки наши не отличались чрезмерным любопытством. Еще больше удивило и встревожило нас то, что урядник Никифоров тоже стоял на улице, и вид у него был изрядно растерянный. При нашем появлении Егор Тимофеевич растолкал собравшихся и, отведя нас в сторону, негромко сказал, обращаясь ко мне, однако то и дело поглядывая на Владимира:

– Ох, Николай Афанасьевич, правду говорят – беда одна не ходит. Только что пришли от Желдеевых – я посылал за Кузьмой, причем не первый уже раз за день. Так Авдотья, жена его, говорит: лошади сами вернулись. Без хозяина!

Глава пятая,

в которой я начинаю верить в нечистую силу

Известие об исчезновении Кузьмы поразило меня, словно раскат грома среди ясного неба. Да и для Владимира оно тоже стало явной неожиданностью – если судить по тому, что лицо его приобрело точно такое же выражение, как лицо Никифорова, – на нем мешались растерянность и недоумение. Тем не менее он сказал – вполне спокойным тоном:

– Ну, мало ли по какой причине лошади могли прийти сами. Что это вы так встревожились, господин урядник? Заболтался ваш Кузьма с кем-то, не уследил, плохо лошадей привязал, они и ушли.

– Ну да, – с невеселой усмешкой ответил Егор Тимофеевич. – Заболтался, они ушли. А он и не заметил… Будет вам, господин Ульянов! Никак такое не могло произойти. А и могло – так с кем-нибудь другим, но уж точно не с Кузьмою. Нет, воля ваша, а только я… – Тут он оглянулся на притихших мужиков, окружавших нас, и прервал сам себя. – Нука, мужики, давайте по домам! И чтоб через полчаса были здесь у меня с двумя санями! – Он погрозил для чего-то увесистым кулаком, обтянутым шерстяной перчаткой. – Давайте, давайте, нечего стоять, уши развесив!

Когда мужики разошлись – большею частью с недовольным видом, – Никифоров вновь повернулся к нам.

– Да-да, – сказал он. – Не знаю, а только предчувствие у меня нехорошее. Не тот человек Кузьма, чтобы просто так пропадать. Да еще и лошадей упускать. Нечистая тут история, ох, нечистая, господа.

Полицейский был прав. Кузьма слыл у нас человеком степенным и обстоятельным, хотя и нелюдимым. Да и обязанности сотского выполнял вполне добросовестно, вот только видом он на полицейского помощника не очень-то походил: любил носить длинные волосы, что, всякому известно, служителю полиции «не по форме». Впрочем, сотский – лицо не служивое, а выборное, ему можно.

Если разобраться, то, положа руку на сердце, можно сказать: помощнику урядника и делать-то в Кокушкине нечего. Наши деревенские – народ исключительно законопослушный. И окрестности тихие: за все годы, что я здесь прожил, ни о каких грабителях или, того хуже, разбойниках-убийцах слыхом не слыхивал. Все же Кокушкино – это Кокушкино, не какое-нибудь там Столбище. Так или иначе, а заговориться с кем-либо и не заметить, что лошади ушли, Кузьма никак не мог. Даже если бы кто спугнул лошадей и те понеслись бы вскачь, Кузьма непременно помчался бы за ними, хоть и рисковал бы рассадить голову! И то сказать – пропавший скуповат был, а упряжка немалых денег стоит.

Я поймал себя на том, что употребил в мыслях слово «был», и внутренне содрогнулся. Неужели где-то в глубине сознания таилось страшное предположение, которое рассудок, привыкший к спокойствию и распорядку, не выпускал наружу?

В любом случае внезапная пропажа Егорова помощника мне тоже показалась делом нечистым. И хотя никаких ровно оснований у меня не было, но я немедленно связал исчезновение Кузьмы с погибшими в реке. Собственно говоря, одно основание все-таки имелось: никогда прежде не случалось в нашей деревне таких-то дел. А тут – как сечка из дырявого мешка посыпались! Тут не нужно быть ни урядником, ни тем более следователем, чтобы понять: не могли они не быть связаны. Иначе выходило так, что Кокушкино ни с того ни с сего стало вдруг центром притяжения таинственных и пугающих сил, какие встречаются в произведениях князя Одоевского.

Нет, я решительно не мог себе представить, что Кузьма пропал вне всякой связи с утопленниками. И, полагаю, точно так же думал и мой молодой спутник.

– Может, прежде чем отправляться на поиски, стоило бы поговорить с женой Кузьмы? – спросил Владимир. – Вдруг она что-нибудь подскажет?

На лице Никифорова обозначилось было сомнение, тем не менее совет был дельный. Урядник кивнул.

– И то правда, – сказал он. – С Авдотьей перемолвиться надо бы. Если у вас, господа, других забот нет, то уж померзните тут, подождите меня. Либо отправляйтесь-ка вы к себе, Николай Афанасьевич, а я к вам зайду. – Этим советом, адресованным непосредственно мне, Егор Тимофеевич словно бы вновь подчеркнул, что моя помощь ему еще понадобится, а вот студент вполне может быть предоставлен самому себе. – Тут до Желдеевых недалеко, я мигом…

Никифоров поудобнее устроил на голове лохматую папаху и собрался было идти, но Владимир его остановил:

– Егор Тимофеевич, а мельник-то где?

– Мельник? – урядник нахмурился. – Под замком сидит, где ж ему еще быть? Надобно мне его в уезд отвезти. Не знаю уж, как сейчас и сподоблюсь…

– Позвольте мне с ним поговорить. – Владимир прижал руки к груди. – Уверяю вас, в отношении Паклина вы ошибаетесь! Не там убийцу ищете!

– А вот это не ваше дело! – отрезал урядник. – Отвезу в уезд, там разберутся. Что касается вас, то по известным причинам разговаривать с ним вам особо не положено! – И добавил язвительно: – Лучше бы шапкой обзавелись, доброй какой-нибудь шапкой с ушами, а то без своих останетесь.

Никифоров развернулся на каблуках и быстро пошел прочь.

– Ну что ты будешь делать! – Владимир с досадой покачал головой. – Ведь неглупый же человек, а уперся…

– Да, уперся, – сказал я. – Но совет он вам дал дельный – насчет шапки. Мороз крепчает. И руки – хоть в карманы суньте, вон они у вас красные какие, неровен час – отморозите.

Владимир лишь досадливо отмахнулся и подошел к воротам.

– Где же он его держит, как по-вашему, Николай Афанасьевич? – спросил наш студент, пытаясь заглянуть в щель между створками. – Не в погребе же…

– Ну, конечно, не в погребе – там сейчас холоднее, чем на улице, – ответил я. – В доме, наверное. Только уж вы, Владимир, не вздумайте туда самовольно забраться.

– А кстати – наш урядник один живет, кажется? – спросил Ульянов, продолжая осматривать двор.

– Один. – Я подошел ближе. – Вдовый он, Егор наш Тимофеевич, вроде меня. Уже два года как вдовый. А сын, Василий, в Казань уехал, в реальном училище учится. Недавно приезжал, на Рождество. Только, умоляю, не лезьте вы во двор. Помните, нам по дороге сказали, что мельника десятский сторожит? Вот полезете вы, так вам Валид задаст… – Я поежился – мороз крепчал, и стоять становилось холодно. – Давайте лучше дождемся хозяина и уговорим его, чтобы дозволил поговорить с мельником. Коли уж вам так кортит.

– Дозволения мы, конечно, можем спросить. Спрашивали и еще раз спросим. И может быть, хотя и с малой вероятностью, получим согласие. Да только, боюсь я, при уряднике мельник нам ничего не расскажет, кроме того, что уже рассказал Егору Тимофеевичу. А Егору Тимофеевичу он, похоже, рассказал даже меньше того, что мы с вами знаем. В общем, – Владимир оглянулся на меня, весело прищурившись, – придется мне все-таки обойтись без разрешения. Понимаю, что нехорошо, но другого выхода я не вижу. Как это говорится? Бог не выдаст – свинья не съест? Свиней во дворе, разумеется, нет, собак не видно, да и не боюсь я их. Кстати, десятский Валид Туфанов тоже что-то не наблюдается. Думается, наш урядник понадеялся на крепость своих запоров и от боевого охранения, даже если оно было, отказался. Вы, Николай Афанасьевич, свистеть умеете?

– Свистеть? – Я еще больше растерялся. – Умею, конечно, но…