В ее голосе звучали страсть и нетерпение. Джек начал с того, что поцеловал ее татуировку, это ей очень понравилось.

Утром он разбудил ее, снова поцеловав татуировку; как на нее ни смотри, кажется, будто она истекает кровью. Ингрид, не открывая глаз, улыбнулась.

– Да-да, продолжай, – сказала она, Джек продолжил. – Если будешь целовать меня там, я расскажу тебе, каким представляю себе ад.

Тут она распахнула глаза – видимо, ад это такая тема, что просыпаешься. Джек, конечно, целовал ее, как она просила.

– Если ты делаешь людям больно, если ты делаешь это сознательно, то попадаешь в ад, – сказала Ингрид. – А в аду тебя заставляют смотреть на людей, которым ты сделал больно, ну, на тех, кто еще живы. А если вдруг два человека из тех, кого ты ранил, встречаются, то ты видишь их особенно четко. Но слышать их не можешь! Потому что в аду все глухи. Ты вынужден смотреть на людей, которых пытал, но не слышишь, что они говорят. Но поскольку ты в аду, а не где-нибудь, то ты думаешь, конечно, что они говорят о тебе – ты только на это и способен, воображать, что они про тебя говорят, но глаз оторвать от них у тебя нет сил. А теперь целуй меня еще, целуй везде!

Джек расцеловал ее везде, как она просила, они снова занялись любовью.

– Да, Джек, какую же бессонную ночку мы организовали твоей мамаше, – сказала Ингрид. – Она не сомкнула глаз, все смотрела.

Джек снова заснул, а проснулся под негромкие звуки фортепиано; в квартире пахло кофе. Он вылез из кровати и прошел в гостиную, там за пианино сидела обнаженная Ингрид.

– Хорошо вот так просыпаться, а? – спросила она, не оборачиваясь.

– Еще бы!

– Теперь нам надо одеться, а потом ты уходишь. У меня скоро первый ученик.

– Хорошо, – сказал Джек и собрался в ванную.

– Но сначала поцелуй меня, пока эта шлюха смотрит, – сказала Ингрид.

Джек мало что знал о религии. Видимо, его папа и правда был из тех, кто прощает. Ингрид My, ныне Амундсен, – из тех, кто прощать не собирается; она не простила ни Андреаса Брейвика, ни Алису. Целуя Ингрид в губы, Джек подумал, что он тоже не из тех, кто любит прощать.

А в это время Алиса горела в аду и смотрела на них, видимо очень жалея, что сделала Ингрид не ту татуировку; по крайней мере, так думал Джек Бернс.

Глава 29. Правда

Настоящей Финляндии Джек не увидел; он прилетел поздно вечером и путь из аэропорта в Хельсинки преодолел в кромешной тьме. Стоял апрель, но было холодно, и будь температура на градус-другой ниже, вместо дождя шел бы снег.

Он остановился в отеле «Торни»; вестибюль второго этажа показался ему незнакомым – большой круглый зал, совсем непохожий на располагавшийся здесь некогда Американский бар, где, как помнил Джек, сидела разнообразная молодежь и кое-какие бравые девчонки. Старинный лифт был на месте – когда-то он «временно не работал», а ныне услужливо бегал вверх-вниз по первому требованию.

Американский бар канул в Лету, но отель «Торни» сохранил свою привлекательность для молодежи – на первом этаже открылся ирландский бар под названием «О'Малли», везде трилистники и «Гиннес» в розлив. Людям вроде Джека Бернса не стоит появляться в таких местах – там слишком много любителей кино, больше, чем в самом Лос-Анджелесе; но у Джека не было выбора – он не голоден и выспался в самолете.

Там выступала довольно неплохая ирландская фолк-группа – скрипач, гитарист и певец. Джек поговорил с ними в перерыве, певец, оказалось, любит Йейтса, а сам переехал в Финляндию из Ирландии пятнадцать лет назад.

Юные финны в баре были такие скромняги, что подойти к Джеку не решались, хотя и пожирали его глазами. Ирландцы снова начали свою музыку, и тогда две финские девочки набрались смелости заговорить с Джеком. На бравых девчонок совсем не похожи, вели себя очень осторожно, Джек никак не мог понять, что они от него ждут и чего хотят. Одна начала флиртовать с ним, затем уступила эту роль второй.

– Под эту музыку не потанцуешь, – сказала первая.

– Но с тобой, мне кажется, можно танцевать и без музыки, – сказала вторая.

– Угадала, – ответил Джек.

– Ты небось думаешь, я чего-то тебе предлагала, – сказала она.

Джек не собирался портить чудесные воспоминания об Ингрид My, что неизбежно случилось бы, переспи он с этими двумя финками. К тому же он почувствовал, что немного проголодался, и сказал девушкам «до свидания». Одна из них ответила:

– Похоже, тебе нужен кто-то другой, мы тебе не подходим.

– Верно-верно, на самом деле я ищу пару лесбиянок, – сказал Джек. Боже, какое расточительство – бросить такую реплику в каком-то несчастном ирландском баре в Хельсинки!

Он отправился в вестибюль и спросил портье, существует ли до сих пор ресторан «Сальве».

– Это была довольно популярная забегаловка у матросов.

– Матросы давно его забросили, – ответил портье. – Кроме того, Джеку Бернсу там нечего делать, заведение слишком «местное».

Джек, конечно, зарегистрировался в отеле как Джимми Стронах и решил, что поступил мудро – слишком много кинофанатов в ирландском баре.

Он поднялся в номер и переоделся в «спецуху для тату-салона», как называла это Лесли, – джинсы и черная водолазка. Миссис Оустлер положила ему еще и Эммин жакет, рукава длиннее, чем нужно Джеку, но ему жакет нравится.

По дороге в «Сальве» – старомодный ресторан, заведение, где подают еду без изысков, но зато по-домашнему вкусную, – Джек отметил, что теплее на улице не стало. Хельсинки, как помнил он, не лучшее место для людей, не уверенных в себе, и если это по сию пору так, то портье был прав, утверждая, что «Сальве» не место для кинозвезд. Среди клиентов были явные любители посмотреть время от времени фильм-другой, только вот беда – ленты с Джеком Бернсом им явно не нравились.

Официантки выглядели точно так, как Джек их запомнил – довольно пожилые, уставшие. Он вспомнил ту, которая невежливо разговаривала с его мамой, жену «мясника» Сами Сало; она и сейчас вполне подошла бы ресторану. Крутая баба – называла маму «крошка»; правда, подумал Джек, грубила она, скорее всего, вовсе не потому, что мама переманивала у ее мужа клиентов. Впрочем, кто знает, может, она вовсе и не была ему женой.

Джек помнил ее хорошо – невысокая, крепко сбитая женщина, одежда на пару размеров меньше, чем нужно. Она на каждом шагу морщилась, словно у нее болели ноги, а ее толстые руки дрожали.

Он старался ни на кого пристально не смотреть и уж точно не заглядывать никому в глаза; тут к нему подошла официантка вытереть стол, в руках мокрая тряпка, Джек, впрочем, и на нее постарался не смотреть. Полная противоположность миссис Сало – та толстенная, эта худющая (впрочем, может, у миссис Сало только руки жирные, Джек понял, что не помнит точно), сутулится, выглядит грубовато, но при этом лицо продолговатое и глаза как у кошки, можно сказать, красивая, только устала сильно. Вытерев стол, она встала подбоченясь, видимо, за вечер ни разу не присела.

– Надеюсь, вы кого-нибудь ждете, – сказала она. – Вы ведь не один будете обедать, правда?

– Сюда что, нельзя ходить одному?

– Вам сюда точно нельзя ходить одному, – заметила она. – Больше того – вы были бы даже в большей безопасности, приди вы сюда в женском платье.

– Я рассчитывал узнать у вас, где я могу сделать себе в Хельсинки татуировку, – сказал Джек. – Насколько я помню, «Сальве» – лучшее место, где могут порекомендовать тату-салон.

– Верно, и лучший рекомендатель – я, – сообщила официантка. – Впрочем, я серьезно – если вы пришли сюда один, позаботьтесь хотя бы о том, чтобы уходить в компании.

– А как насчет татуировки?

– Кинозвездам они не нужны, – сказала она, – кто вас будет снимать обнаженным с татуировкой?

– А грим на что? – парировал Джек.

– В тату-салон вам тоже не стоит ходить одному, – предупредила официантка. – Вы к нам кино снимать приехали?

– Сказать по правде, мне нужна пара лесбиянок. Но для начала я хочу знать, где можно сделать татуировку, – сказал Джек.