Д'Артаньян боится меня и страстно желает моей смерти. Как же обидчику не бояться того, которого унизил, обманул и оскорбил?

Де Ла Фер тоже боится меня и упрямо желает моей смерти. Как же не бояться палачу жертвы, которая выжила после того, как тот ее казнил?

Изящный Арамис и громогласный Портос боятся меня и желают моей смерти. Как же верному другу не бояться того, которого боятся лучшие друзья?

Дорогой брат Винтер страшно боится меня и отчаянно желает моей смерти. Как не бояться бросившему вызов того, кто принял перчатку и довел дело до конца?

Если такое большое количество благородных кавалеров совместно желают чего-то, то оно не за горами.

Болтаясь в проливе между островом и материком, я просто тоскливо чувствовала, что недаром пообещала Фельтону вскоре отправиться за ним в мир иной и не могла придумать никакого выхода.

Шагнув с корабля на берег, я поняла, что буду делать. Мне уже давно, целых два дня, как все равно, я выхожу из этой игры.

Не надо путать личное и государственное.

Никого не волнует, что там я чувствую или не чувствую, если было задание, надо рапортовать о его результате. В маленькой портовой гостиничке я поставила последнюю точку в деле Бекин-гэма – написала письмо кардиналу.

«Его Высокопреосвященству монсенъору кардиналу де Ришелье, в лагерь под Ла-Рошелъю.

Ваше Высокопреосвященство может быть спокойным: милорд герцог Бекингэм не поедет во Францию.

Миледи. Булонь, вечером 25 августа.

P.S. Согласно желанию Вашего Высокопреосвященства, я направляюсь в Бетюн, в монастырь кармелиток, где буду ждать Ваших приказаний».

Вечером того же дня я выехала.

Ночь провела в пути.

Но дорога в, монастырь у меня заняла больше времени, чем у обычного путешественника: я заехала еще в одно место.

Старый провинциальный городок встретил меня обычной своей сонливостью. Утром и вечером на его улицах было одинаково безлюдно и тихо. Карета провезла меня по пустым улочкам, колеса ее застучали по выбоинам предместья.

На пересечении двух улочек особняком от остальных стоял дом, настороженный и независимый. Облупившаяся багровая краска покрывала его стены, ставни были наглухо закрыты, он казался безлюдным и давно покинутым.

Я толкнула незапертую дверь и тихо вошла.

Темным коридором безошибочно дошла до нужной комнаты. На полках там громоздились банки, в которых свившись спиралями лежали заспиртованные змеи. Точное латинское название украшало каждую банку. Черные резные рамы обрамляли изумрудных засушенных ящериц. Свисали с потолка сушеные травы. В беспорядке лежали на столе, на узкой кровати и на каминной полке белые человеческие кости. Худой высокий черноволосый человек, стоящий ко мне спиной, пытался соорудить из них скелет, скрепляя проволокой в нужном порядке. Череп будущего скелета, стоявший на столе, лукаво и радостно улыбался мне, приветствуя как старую знакомую.

Я подошла к человеку сзади и тихо сказала:

– Здравствуй, Жерар! Вот и я…

Два часа спустя я уже была в монастыре.

Настоятельница встретила меня, я подала ей письмо кардинала, которое предписывало мне оставаться в этом заведении вплоть до дальнейших его указаний.

Прочитав его, настоятельница распорядилась выделить мне комнату и подать завтрак. Подкрепившись, я смогла наконец-то прилечь на часок.

Кто не знает, какая скука царит в наших монастырях! Как ни отряхивают мирскую пыль со своих подолов уединяющиеся здесь души, она все равно проникает, и тревожит, и манит.

Только я встала, монашки тут же известили настоятельницу, и она посетила меня, чтобы справиться о моем самочувствии, а точнее, послушать новости.

Ну что же, перемывать кости ближнему и дальнему всегда приятно.

Я поведала ей все, что знала о новостях при французском дворе, не забыв ни одну мало-мальски известную в последнее время любовную или политическую интрижку. Аббатиса млела от удовольствия, купаясь в потоке сплетен.

Я перевела разговор на кардинала, желая узнать, как к нему здесь относятся.

Вообще-то по правилам хорошего тона, первых министров, если Вы им не родственник, полагается ненавидеть. А если Вам хоть что-то перепало с их стола, то ненавидеть не обязательно, но следует удивляться глупости руководящих нами лиц и тонко подмечать их промахи в светских беседах.

Аббатиса изо всех сил хотела остаться нейтральной, памятуя о письме кардинала, поместившего меня сюда. Но сдержать радостного оживления при упоминаниях о его поражении в любви к королеве не смогла. Ну что же, понятно, Его Высокопреосвященство популярностью здесь не пользуется. Учтем.

Беседа продолжалась дальше в роялистском ключе.

– Я не очень сведуща во всех этих вещах, – сказала аббатиса тоном, который свидетельствовал, что сведуща, да еще почище некоторых, – но, как мы ни далеки от двора и от всех мирских дел, у нас есть очень печальные примеры того, о чем Вы рассказываете. Одна из наших послушниц много выстрадала от кардинала: он мстил ей и преследовал ее.

– Одна из Ваших послушниц? – не веря ушам, переспросила я. – Ах, боже мой, бедная женщина, мне жаль ее!

– И Вы правы, – сочувственно подтвердила аббатиса. – Она достойна всяческого сожаления. Чего ей только не пришлось вынести: и тюрьму, и всякого рода угрозы, и жестокое обхождение…

Ну надо же, прямо мой двойник. И мне чего только не пришлось вынести: и тюрьму, и всякого рода угрозы, и жестокое обхождение… Одна физиономия дорогого брата что стоила!

– Впрочем, – разумно прибавила осторожная аббатиса, – поступая так, кардинал, быть может, имел свои причины. С виду она настоящий ангел, но не всегда можно судить о людях по наружности.

– Да, увы, я это знаю, – вздохнула я. – Многие говорят, что не надо верить наружности; но чему же тогда верить, если не лучшему созданию Творца! Вот и я, вероятно, всю жизнь буду ошибаться и тем не менее всегда доверяюсь тому, чья наружность внушает мне доверие и симпатию.

Думаю, матери-настоятельнице совсем незачем знать, что после того, как особа с лицом прекрасного бога повесила меня чуть ли не на осине, я верю только делам.

– Значит, Вы склонны думать, что эта молодая женщина ни в чем не повинна? – испытующе спросила аббатиса.

– Господин кардинал преследует не одни только преступления, – не моргнув глазом, охаяла я начальство. – Есть добродетели, которые он преследует строже иных злодеяний.

Благоглупость, например. Но если честно, кардинал ведь тоже не святой и обижается как всякий иной человек.

– Позвольте заметить Вам, сударыня, что мне это кажется очень странным! – воскликнула аббатиса.

– Что именно? – хлопнула я ресницами.

– То, что Вы ведете такие речи, – пояснила аббатиса.

Я просто втираюсь к Вам в доверие, милочка, только и всего. Старый агентский прием. Привычка.

– Что Вы находите удивительного в моих речах? – с пристойным негодованием спросила я.

– Вы друг кардинала, поскольку он прислал вас сюда, а между тем…

– …а между тем я говорю о нем худо, – подхватила я.

Кардинал, между нами, не обидится, он иногда пишет пасквили сам на себя, чтобы их распространяли на улицах Парижа. Худо говорят, хорошо говорят – все едино, лишь бы говорили. Так он считает.

– Во всяком случае, Вы не говорите о нем ничего хорошего, – поджав губы, уточнила мое продолжение ее слов настоятельница.

– Это потому, что я не друг его, а жертва… – томно вздохнула я.

– Однако это письмо, в котором он поручает Вас моему попечению… – изумилась аббатиса.

– …является для меня приказом, – заломив брови, пояснила я. – Приказом оставаться здесь в заключении до тех пор, пока меня не выпустит отсюда какой-нибудь из его приспешников.

– Но отчего же Вы не бежали? – самым простодушным тоном спросила аббатиса, словно на моем месте она бы тотчас пустилась в бега, даже не раздумывая ни минуточки.

Ах, я несчастная жертва, разве я могу бежать и вообще сопротивляться? Игра нравилась мне все больше и больше. Приятный монастырь.