– А куда? – всплеснула я руками. – Неужели есть, думаете Вы, такой уголок, где бы кардинал не мог меня найти, если бы только захотел взять на себя труд протянуть руку! – (Эх, жаль, не слышит Его Высокопреосвященство, какие дифирамбы я ему тут пою!) – Если бы я еще была мужчиной, можно было бы допустить, что это возможно, но женщина… что может поделать женщина!.. А эта молодая послушница, которая живет у Вас, разве пыталась бежать?

– Нет, не пыталась… – разочарованно сказала аббатиса, но потом сделала попытку оправдать незадачливую жертву кардинала. – Она – другое дело. По-моему, ее удерживает во Франции любовь к кому-то.

Монастыри хуже деревень, все всё знают, а чего не знают, придумают.

– Если она любит, – вздохнув, убежденно сказала я, – значит, она не совсем несчастна.

Аббатиса помолчала.

Для мужчины, если бы он наблюдал наш разговор, это была бы лишь короткая пауза между двумя фразами, перевод дыхания, но мы, женщины, понимаем, что молчание длилось невыносимо долго.

– Итак, я вижу перед собой еще одну бедную, гонимую женщину? – спросила она, собравшись с мыслями.

– Увы, да! – подтвердила я.

– Вы не враг нашей святой веры? – чуть запинаясь, спросила она.

– Я! Я протестантка? – мое возмущение убедило ее лучше слов. – Нет, призываю в свидетели Господа Бога, который слышит нас, что я, напротив, ревностная католичка!

Ну, конечно, не такая ревностная, как королева-мать, не способная разделить дела веры и дела государства, но все-таки католичка.

– Если так – успокойтесь, сударыня! – обрадовалась аббатиса. – Дом, где Вы находитесь, не будет для Вас суровой тюрьмой, и мы все сделаем, чтобы Вы полюбили Ваше заточение. Даже более: Вы увидите здесь эту молодую женщину, гонимую, без сомнения, вследствие какой-нибудь придворной интриги. Она любезна и мила.

– Как ее зовут?

– Одна очень высокопоставленная особа, – с придыханием сообщила аббатиса, поднимая глаза к потолку, – поручила ее моему попечению под именем Кэтти. Я не старалась узнать ее настоящего имени.

– Кэтти? – воскликнула я в непритворном изумлении. – Как, Вы в этом уверены?

– Что она называет себя так? – переспросила аббатиса. – Да, сударыня. А Вы ее знаете?

Ну если это милашка Кэтти, я, пожалуй, порадую монастырь боем быков. Низкая, подлая тварь, предавшая меня ради черных усов гасконца! А я думала, что ты уже зарабатываешь на жизнь на какой-нибудь панели, после того как д'Артаньян тебя попользовал, чтобы забраться ко мне под одеяло, и бросил, отправляясь под Ла-Рошель.

– А когда я смогу увидеть эту молодую даму, к которой я уже чувствую большую симпатию? – спросила, улыбаясь, я.

– Да сегодня вечером, – сообщила аббатиса. – Даже, если угодно, днем. Но Вы четыре дня пробыли в дороге, как Вы мне сами сказали. Сегодня Вы встали в пять часов утра и, верно, хотите отдохнуть. Ложитесь и усните, к обеду мы Вас разбудим.

Попрощавшись, аббатиса ушла, чтобы пересказать услышанные новости приближенным сестрам. Через два часа весь монастырь будет в курсе парижской жизни. Что вы хотите: скука.

Я охотно последовала ее совету.

Разбудил меня женский голос.

Аббатиса привела ко мне белокурую женщину миловидной внешности. Раньше я ее никогда не видела.

Аббатиса познакомила нас, это оказалась та самая Кэтти. Точнее, не та Кэтти. Оставив нас вдвоем, она удалилась.

Женщина сначала хотела уйти вслед за аббатисой, чтобы не прерывать мой отдых, но я остановила ее:

– Как, сударыня, Вы только что пришли и хотите лишить меня Вашего присутствия, а, признаюсь, я надеялась, что мы будем с Вами видеться в продолжение того времени, которое я пробуду здесь.

– Нет, сударыня, – возразила незнакомка, – я просто испугалась, что не вовремя пришла, Вы спали, Вы утомлены…

– Ну так что же? – улыбнулась я. – Чего могут желать спящие? Приятного пробуждения! Вы мне доставили это удовольствие, так позвольте мне вполне им насладиться.

Повинуясь моей руке, женщина села в стоящее у кровати кресло. Я подложила подушки под спину и заняла полулежачее положение.

– Боже мой, как я несчастна! – сказала молодая женщина. – Уже полгода, как я живу здесь, не имея никаких развлечений. Теперь Вы приехали, Ваше присутствие сулит мне очаровательное общество, а я, как нарочно, жду, что, вероятно, не сегодня-завтра покину монастырь!

– Как! Вы скоро выходите из монастыря? – удивилась я.

– По крайней мере, я на это надеюсь! – радостно сказала незнакомка.

– Я кое-что слышала о том, что Вы много выстрадали от кардинала, – заметила я. – Если это так, то это еще больше сблизило бы нас!

– Значит, мать-настоятельница сказала правду? – воскликнула женщина. – Вы, так же как и я, жертва этого злого пастыря?

– Тише, – приложила я палец к губам. – Даже здесь не будем так говорить о нем. Все мои несчастья проистекают оттого, что я выразилась примерно так, как Вы сейчас, при женщине, которую считала своим другом и которая предала меня. И Вы тоже жертва предательства?

– Нет, – вздохнула женщина, – я жертва моей преданности, преданности женщине, которую я любила, за которую я пожертвовала бы своей жизнью, пожертвовала бы даже и теперь!

И раньше было понятно, а теперь стало окончательно ясно, что незнакомка отнюдь не знатна. Ни одна знатная дама никогда не скажет таких слов таким тоном.

– И которая покинула Вас в беде? – поддакнула я. – Так всегда бывает!

– Я была настолько несправедлива, что думала так, – с видом человека, сознающегося в страшном грехе, призналась женщина, – но два-три дня назад я убедилась в противном и благодарю за это Создателя: мне тяжело было бы думать, что она меня забыла… Но Вы, сударыня… Вы, кажется, свободны, и если бы Вы захотели бежать, это зависит только от Вашего желания.

– А куда я пойду? – завела я утреннюю песню. – Без друзей, без денег, в такой, части Франции, которая мне вовсе не знакома и где я никогда не бывала прежде?

– Что касается друзей, они будут у Вас везде, где бы Вы не были! Вы кажетесь такой доброй и так прекрасны! – сказала женщина вроде бы вполне искренне.

– Что не мешает мне быть одинокой и гонимой, – улыбнулась я.

– Верьте мне, надо надеяться на провидение, – посоветовала женщина. – Всегда наступает такая минута, когда сделанное нами добро становится нашим ходатаем перед Богом. И, быть может, на Ваше счастье мы встретились с Вами, потому что, если я выйду отсюда, как я ни ничтожна и как ни незначительна моя власть, я найду нескольких сильных друзей, которые, вступившись за меня, могут также вступиться и за Вас. Блажен, кто верует.

– Я сказала, что одинока, но у меня тоже есть несколько высокопоставленных знакомых, – заметила я, чтобы показать, что она имеет дело тоже не с круглой сиротой. – Но эти знакомые сами трепещут перед кардиналом, сама королева не осмеливается никого поддержать против грозного министра. У меня есть доказательства того, что Ее Величество, несмотря на доброе сердце, не раз принуждена была отдавать в жертву гнева Его Высокопреосвященства тех, кто оказывал ей услуги.

Причем сдавала пачками. Ее можно понять, она – королева – одна, а сколько вот таких – незаметных – кругом. Всегда можно найти новых исполнителей для новых интриг. Когда это королевы сами стирали использованные носовые платки?

Видимо, скрыть скептическое выражение лица мне не удалось.

– Поверьте мне, сударыня! – пылко воскликнула женщина. – Королева может сделать вид, что она от них отступилась, но нельзя судить по внешнему впечатлению: чем больше они подвергаются гонениям, тем больше королева о них думает, и часто в ту минуту, когда они этого меньше всего ожидают, они убеждаются в том, что не забыты ее милостью.

Насколько я знаю наш двор, это происходит лишь в одном-единственном случае: когда на королеву давят лица из ее ближнего окружения. Сама же королева лишь делает вид, что думает о них, но чем больше они подвергаются гонениям, тем легче она от них отступается.