Пока он безумно спешил к больному, рана уже благополучно закрылась, края ее спеклись. Врач глубокомысленно изучил ее и вынес вердикт: он не может определить глубину и направление ранения, но все в Божьих руках, судя по пульсу, состояние больной не внушает больших опасений.

Мой испепеляющий взгляд заставил его вдобавок к вердикту промыть рану, наложить нормальную повязку и найти в своем сундучке обезболивающее снадобье.

Пока он возился, наступило утро. Я отослала выспавшуюся женщину, объяснив, что теперь надо и мне поспать тоже, бессонная ночь слишком тяжела для больного тела.

Женщина охотно удалилась.

В обычное время принесли завтрак.

Фельтона не было.

Сегодня был последний день заключения, двадцать второе число. Двадцать третьего меня препроводят из замка на берег, двадцать четвертого корабль покинет Англию.

Я не покидала кровать и не притронулась к еде.

Только ближе к обеду я встала.

Обед принесли люди в иной форме, нежели чем та, что была на часовых в предыдущие дни. Это означало, что Винтер не доверяет старой охране.

Светским тоном я поинтересовалась у солдат, заносящих столик, где Фельтон. Ответ их был крайне неприятным: час назад Фельтон сел на коня и покинул замок. Я спросила, где находится мой дорогой брат. Дорогой брат находился в замке и, по словам солдат, в случае моего желания говорить с ним велел тотчас его известить.

Я велела известить милорда, что слишком слаба и мое единственное желание – остаться одной.

Уважая желание миледи, солдаты оставили меня наедине с обедом.

Пока я спала, в камере появилось еще одно новшество: забили доской окошечко в двери. Наверное, чтобы я не плевалась ядом на макушки солдат, изводя таким образом конвой, или не улыбалась им зазывно сквозь решетку, обольщая и подчиняя себе, чтобы сбежать.

С одной стороны, это было к лучшему – никто не подглядывал. Можно было заняться собой, не опасаясь ненужных зрителей. Я ходила по комнате взад и вперед, разминаясь и размышляя.

В шесть часов вечера пришел дорогой брат.

Судя по его виду, он собрался в крестовый поход: так он был вооружен. Наконец-то он обнаружил свое истинное призвание – быть тюремщиком. Это занятие как нельзя лучше соответствовало и его наклонностям, и его способностям.

– Как бы то ни было, – ни к тому, ни к сему сказал он мне, – но сегодня Вы меня не убьете: у Вас нет больше оружия, и к тому же я принял предосторожности.

«Пусть так», – пожала плечами я.

– Вам удалось уже несколько развратить моего бедного Фельтона, он уже начал поддаваться Вашему дьявольскому влиянию, – продолжал дорогой брат, – но я хочу спасти его; он Вас больше не увидит, все кончено. Соберите Ваши пожитки – завтра Вы отправляетесь в путь. Сначала я назначил Ваше отплытие на двадцать четвертое число, но потом подумал, что чем скорее дело будет сделано, тем лучше.

Я внимательно слушала.

– Завтра в двенадцать часов пополудни у меня на руках будет приказ о Вашей ссылке, подписанный Бекингэмом. Если Вы, прежде чем сядете на корабль, скажете кому бы то ни было хоть одно слово, мой сержант пустит Вам пулю в лоб – так ему приказано. Если на корабле Вы без разрешения капитана скажете кому бы то ни было хоть одно слово, капитан велит бросить Вас в море – такое ему дано распоряжение. До свидания. Вот и все, что я имел на сегодня сообщить Вам. Завтра я Вас увижу – приду, чтобы распрощаться с Вами.

Довольный собой деверь гордо удалился.

Я проводила его презрительной улыбкой. Игра еще не кончена. Она закончится лишь тогда, когда последнее дыхание отлетит с моих губ.

Занимаясь якобы сбором пожитков, я вытащила все вещи из сундуков, нашла подходящий корсет и принялась извлекать из него стальные планки. Попутно поклялась себе, если выберусь из этой передряги, возлюбить всем сердцем вязание. Металлическая спица – это же готовый стилет!

Заточенные о каминную доску, планки приобрели отдаленный вид лезвий.

Можно будет обезвредить сержанта в карете, когда он меня повезет к кораблю, завладеть его оружием, и тогда посмотрим, кто кого куда доставит.

Если не удастся затея с конвоем, уже на корабле возьму в заложники капитана. Не знаю, что там с Тайберном, но на французское побережье он меня высадит, иначе мы вместе поплывем по волнам, но он будет тяжелее на металлический клинок в сердце.

Так что жизнь, сударь мой, дорогой брат, только начинается!

Принесли ужин.

Я охотно его съела – время ожидания кончилось, надо было копить силы. Кто знает, что случится в ближайшее время.

Ночь с двадцать второго на двадцать третье выдалась словно по заказу.

Сначала казалось, специально к замку, стянулись тяжелые тучи. Молнии пытались попасть в его флюгера. Часам к десяти вечера разразилась великолепная гроза. Грохотало так, что уши закладывало.

Я стояла у распахнутого окна и долго наблюдала за тем, как ветер гнет деревья внизу, как гонит пенную волну по морю. Вспышки молний освещали комнату так, как не сделало бы это множество свечей. Ветер закидывал в комнату дождевые струи, которые омывали меня, как самая лучшая в мире ванна. Душа словно распахивалась навстречу яростной грозе, впуская в себя и бешеный ветер, и жгучие молнии, и свежий запах бушующего моря.

Наполнившись грозой до отказа, я закрыла створки, отошла в глубь комнаты и опять принялась точить на камине металлические планки, превращая их в смертоносные лезвия.

Внезапно в окно раздался стук. Очередная вспышка похожей на корни выдранного из земли дерева молнии высветила лицо человека с той стороны.

Я подбежала к окну и снова открыла его.

– Фельтон! Я спасена?

– Да, – улыбнулся Фельтон, – молчите! Молчите! Мне нужно время, чтобы подпилить прутья решетки. Берегитесь только, чтобы они не увидели нас в дверное окошечко.

– Вот доказательство тому, что Бог за нас! – засмеялась я. – Они забили окошечко доской!

– Это хорошо… – выдохнул Фельтон. – Господь отнял у них разум!

– Что я должна делать?

– Ничего, ровно ничего, закройте только окно. Ложитесь в постель или хотя бы прилягте, не раздеваясь. Когда я кончу, я постучу. Но в состоянии ли Вы следовать за мной?

– О да! – подтвердила я решительно.

– А Ваша рана?

– Причиняет мне боль, но не мешает ходить.

– Будьте готовы по первому знаку.

Я закрыла окно, погасила лампу и легла под одеяло. Визг пилы и вой бури сливались в странном дуэте, тень Фельтона за окном трудолюбиво пилила решетку.

Прошел час. Лихорадочно-радостное состояние, охватившее меня с началом грозы, не проходило.

Через час Фельтон снова постучал в окно.

Я вскочила с постели и распахнула створки. Лейтенант ухитрился выпилить два прута и сделать отверстие, достаточное для протискивания человека.

– Вы готовы?

– Да. Нужно ли мне что-нибудь захватить с собой?

Лезвия я уже давно убрала в надежное место.

– Золото, если оно у Вас есть.

– Да, к счастью, мне оставили то золото, которое я имела при себе.

– Тем лучше, – обрадовался Фельтон. – Я истратил все свои деньги на то, чтобы нанять судно.

– Возьмите, – подала я ему мешок золотых.

Фельтон скинул его вниз.

– А теперь… Вы идете?

– Я здесь!

Я подвинула к окну кресло, встала на него и высунулась в отверстие.

Фельтон висел на стене замка на веревочной лестнице, раскачиваемой ветром. Потеря крови не прошла для меня бесследно. Увидев расстояние до земли, я побледнела.

– Этого я и боялся, – сказал Фельтон.

– Это ничего… ничего… – пыталась прогнать я предательскую слабость. – Я спущусь с закрытыми глазами.

– Вы мне доверяете?

– И Вы еще спрашиваете! – фыркнула я.

– Протяните мне Ваши руки, – скомандовал Фельтон. – Скрестите их. Вытяните. Вот так.

Фельтон стянул мне кисти рук платком, а поверх веревкой.

– Что Вы делаете? – с любопытством спросила я.

– Положите мне руки на шею и не бойтесь ничего, – попросил Фельтон.