«Итак, вы продолжаете упорствовать?»

«Клянусь в этом перед богом, который меня слышит: я буду призывать весь свет в свидетели вашего преступления, до тех пор, пока не найду мстителя».

«Вы проститутка, – сказал он громовым голосом, – и Вы подвергнетесь наказанию, которого заслуживают подобные женщины. Заклейменная в глазах света, к которому Вы взываете, постарайтесь доказать этому свету, что Вы не преступница и не сумасшедшая».

Затем он обратился к человеку, который пришел вместе с ним:

«Палач, исполняй свою обязанность!» – приказал он.

– О! Его имя! Его имя! – вскричал Фельтон, – скажите скорее его имя!

– …тогда, несмотря на все мои крики, – упорно не слыша его, быстро продолжала я, – на все мое сопротивление, так как я начала понимать, что мне угрожает нечто худшее смерти, палач схватил меня, повалил на пол, сдавил меня в своих руках. Я, задыхаясь от рыданий, почти без чувств, призывая на помощь Бога, который не внимал мне, испустила вдруг страшный крик от боли и стыда: горячее, раскаленное железо палача выжгло клеймо на моем плече…

Фельтон в ярости выкрикнул что-то похожее на страшное ругательство в устах пуританина.

– Смотрите, – просто и величественно сказала я, – смотрите, Фельтон, какое новое мучение выдумали для молодой, невинной девушки, сделавшейся жертвой насилия злодея. Научитесь познавать сердце человеческое и впредь не делайтесь так легкомысленно орудием несправедливой мести.

Я медленно стянула с плеча платье, резко разорвала батист рубашки и показала лейтенанту свое клеймо.

Увы, прошло то время, когда я доверчиво открывала его миру, надеясь, что люди поймут и примут. Теперь я обратила свой крест в свое оружие, с горькой, почти ядовитой радостью сознавая, что дело рук одного беззаботного негодяя послужит уничтожению другого, также беззаботно, в силу прихоти то врачующего, то лелеющего язву, разъедающую мою страну.

– Но я вижу тут лилию?! – вырвался у Фельтона изумленный крик.

– В этом-то вся подлость! – грустно ответила я. – Если бы это было английское клеймо, тогда надо бы было еще доказать, какой суд приговорил меня к этому наказанию, и я могла бы подать жалобы во все публичные суды государства, но французское клеймо… О! Им я была действительно заклеймена.

Сдается мне, Фельтон ни разу не видел обнажённого женского плеча. Для него это было таким же потрясением, как для иного увидеть первый раз полностью обнаженную женщину. Да еще пылкое воображение лейтенанта, которое нарисовало в его голове все описанные мной ужасы.

Фельтон упал на колени, безумными глазами взирая на меня снизу вверх.

– Простите! Простите! – восклицал он жалобно. – О, простите мне!

– Простить Вам что?

– Простите мне, что я стал на сторону Ваших преследователей!

Я протянула ему руку. Фельтон кинулся покрывать ее поцелуями.

– Такая прекрасная, такая молодая! – бормотал он.

Ну уж не такая и молодая, мы ровесники, дорогой лейтенант, но все еще прекрасная…

Я поощрила его благосклонным взглядом.

Все-таки насколько разными бывают люди: держу пари, д'Артаньян после такого взгляда стал бы продвигаться все выше, чтобы целовать меня в губы, Фельтон опустился и стал лобызать ноги. Тоже приятно.

Вот я и опять божество. Теперь обратным порядком, чем с де Ла Фером, вознеслась из демона. И человеческой стадии опять благополучно удалось миновать. Странный народ, эти мужчины…

Я чопорно закрыла плечо порванной рубашкой и натянула на него платье. Вот теперь, когда прелести скрыты, он будет думать о них не переставая.

Фельтон с всхлипом вздохнул и спросил:

– Теперь мне остается спросить Вас только об одном: как зовут Вашего настоящего палача? По-моему, только один был палачом, другой являлся его орудием, не больше.

– Как, брат мой? – вскричала я с неподдельным удивлением и гневом. – Тебе еще нужно, чтоб я назвала его! А сам ты не догадался?!

– Как, – округлились глаза у Фельтона, – это он?.. Опять он!.. Все он же… Как! Настоящий виновник…

– Настоящий виновник, – процедила я ледяным тоном, – опустошитель Англии, гонитель истинных христиан, низкий похититель чести стольких женщин, тот, кто лишь по прихоти своего развращенного сердца готовится пролить столько крови англичан, кто сегодня покровительствует протестантам, а завтра предаст их…

– Бекингэм! Так это Бекингэм! – сделал наконец-то открытие Фельтон.

Я закрыла лицо руками, словно это имя причиняло мне боль. Как я вымоталась, подводя его к этому слову!

– Бекингэм – палач этого ангельского создания! – кудахтал Фельтон. – И ты не испепелил его, Боже мой! И ты оставил его остаться знатным, почитаемым, всесильным на погибель всех нас!

Я подозреваю, что нас, Божьих тварей, такое количество и дела наши столь суетливы и многочисленны, что Господу иногда просто некогда заниматься нашими мелкими делами, он надеется, что мы что-нибудь сделаем для себя сами, не застыв с открытым ртом и ожидая манны небесной.

– Бог отступается от того, кто сам от себя отступается! – напомнила я лейтенанту.

– Так, значит, он хочет навлечь на свою голову наказание, постигающее проклятых! – с нарастающим воодушевлением говорил Фельтон. Идея кары ему определенно понравилась. – Хочет, чтобы человеческое возмездие опередило правосудие небесное!

– Люди боятся и щадят его, – вскользь заметила я, поправляя сползающую из-за разорванного края рубашку.

– О, я не боюсь и не пощажу его! – заявил Фельтон.

А может быть, ему все это время просто скучно было жить? Душа жаждала подвига во имя веры, а возможности совершить его были туманны и непроглядны?

– Но каким образом мой покровитель, – вспомнил наконец-то Фельтон и о дорогом брате, о котором пока не было сказано ни слова, – мой отец, лорд Винтер, замешан во все это?

– Слушайте, Фельтон, ведь кроме людей низких, презренных есть еще натуры благородные и высокие, – продолжала я. – У меня был жених, человек, которого я любила и который любил меня, сердце, подобное Вашему, Фельтон, такой человек, как Вы. Я явилась к нему и все рассказала: он знал меня и ни минуты не колебался. Это был знатный вельможа, человек во всем равный Бекингэму. Он ничего не сказал, опоясал свою шпагу, завернулся в плащ и отправился во дворец Бекингэма.

– Да, да, – подтвердил Фельтон, – я понимаю, хотя для подобных людей нужна не шпага, а кинжал.

– Бекингэм накануне уехал в Испанию, в качестве чрезвычайного посла, чтобы просить руки инфанты для короля Карла Первого, который тогда был еще принцем Уэльским. Мой жених вернулся ни с чем.

«Послушайте, – сказал он, – этот человек уехал, и на время, следовательно, он ускользает от моего мщения; а в ожидании его обвенчаемся, как мы и хотели, а затем доверьтесь лорду Винтеру, который сумеет поддержать свою честь и честь своей жены».

– Лорду Винтеру! – с видом человека, которому открыли, что за морем существует Новый Свет, воскликнул Фельтон.

– Да, – жестко подтвердила я, глядя на него сверху вниз, – лорду Винтеру, и теперь вам должно быть все понятно, не так ли? Бекингэм был в отсутствии более года. За восемь дней до его возвращения лорд Винтер внезапно умер, оставив меня своей единственной наследницей. Отчего он умер? Это ведомо одному только Богу, всеведущему, я же никого не виню…

А зря, надо было давно заняться дорогим братом… Сразу же, когда стало понятно, откуда у этой смерти ноги растут…

– О! Какая бездна, какая бездна! – патетически ужасался молодой лейтенант.

Сразу видно, человеку трех пенсов никто никогда не завещал, тогда бы он сразу разобрался, какие бездны падения разыгрываются при дележе наследства и как любящие друг друга родственники со смертным боем делят тазы и сковородки и пилят кресла, чтобы никому хорошо не было, а всем плохо, зато поровну и не так обидно. И всеми движет исключительно чувство справедливости, и все истинные христиане, возлюбившие ближнего, как себя самого.

Хотя в оправдание Фельтона можно сказать, что он, наверное, подумал о Бекингэме, раз он у нас идет главным злодеем.