«Если бы я постоял подольше и начал оплакивать себя и то, что было и чего не было, и что потом с течением времени кажется нам существовавшим, я бы не выбросил пистолет до утра».

С того момента, когда он решил жениться и стал прислушиваться к планам и мечтам Ирэны, он как-то незаметно, а вместе с тем совершенно реально избавился от своих навязчивых идей. Теперь он думал, что должен был казаться смешным всем людям, к которым приходил. Ирэна совершенно неожиданно стала для него спасением. Он начинал уже сомневаться, действительно ли хочет разговаривать с той девушкой, доктором Боярской. Что-то удерживало его от этой встречи. Вероятно, страх перед правдой. Сколько лет он руководствовался собственной правдой, удобной ему. Внезапно он почувствовал отвращение к каким-либо поправкам. Он боялся, что жизнь, которую он только что начал строить, может быть разрушена.

– Где ты ходишь? – послышался из кухни недовольный голос Ирэны.

– Я гулял. Сделал четыре километра за сорок пять минут. Неплохо, да?

– Сегодня сыро. От таких прогулок можно только получить грипп.

– Ты не права. Нет ничего лучше, чем влажный воздух. Я в этом убедился.

Он вымыл ботинки над ванной, под душем, и с них стекли потоки грязи. Ирэна остолбенела от ужаса.

– Что ты делаешь с ванной? Ботинки?

– Ванне ничего не будет, а ботинки потом пришлось бы выбросить, – сказал он невозмутимо.

– Ты ходил в поля?

– А как же? Я ведь тебе сказал, что сделал большой марш-бросок.

– У тебя не все дома, – сказала она безразлично.

– Это хорошо! – рассмеялся он. – Тот, у кого все дома, уже ни к чему не стремится. Ты хотела бы провести остаток жизни с таким?

– Нет.

– Вот видишь! Что ты жаришь?

– Утку.

– Да, да. Я чувствую. Долго еще?

– Долго.

– Не будь злюкой. Не ругай меня за ванну. Ты сидишь на кухне по меньшей мере два часа. Утка, по-моему, уже готова.

Он надел войлочные туфли и вошел в комнату. На столике под газетой лежала коробочка. Он остолбенел: боеприпасы.

«Как я мог их здесь оставить? – подумал он, – Я хотел забрать их вместе с парабеллумом. Это невозможно. За всю дорогу ни разу не вспомнить о коробке! Я рехнулся. – Ирэна что-то говорила ему из кухни. Он с трудом оторвал взгляд от коробки. – Видела? Если видела, спросит. Она ничего не может скрыть. А впрочем, зачем ей скрывать, что она видела патроны. Обыкновенный вопрос. В домах у людей еще много разных боеприпасов. В конце концов, была война».

– Ежи… – сказала Ирэна, входя в комнату. Увидев его, она осеклась. – Что с тобой?

– Ничего, – сказал он сквозь стиснутые зубы.

– Ты побледнел. Вот они, прогулки! Какие-то марш-броски. Ты вообще отдаешь себе отчет, сколько тебе лет? Все еще думаешь, что ты мальчик. Это. Это ужасно!

«Она права. Я не могу примириться со временем. Не хочу примириться. Должно быть, я смешон. Она видит это. Видела и никогда мне об этом не говорила».

– Ты был когда-нибудь у врача?

Он не отвечал. Не слышал, что она говорила.

– Я тебя спрашиваю, ты в последнее время обращался к врачу?

– Нет. Я не был у врача четверть века, – сказал он с иронией. – У меня не было времени на такие вещи.

– Ты опять мелешь вздор! – крикнула она. – Что ты такое делаешь? Ходишь на службу. Летом байдарки. Все вечера свободны. Завтра пойдешь к врачу.

«Тебя бы кондрашка хватила, если бы ты узнала, – ответил он ей мысленно. – Боже мой, как я могу жениться? Тащить ее за собой во все это. Есть ее жареных уток. Позволять проветривать свои шкафы. Молчи! Вопрос решен. Теперь ты ее не подведешь».

– Ежи! Как ты побледнел. – Она бросилась к телефону.

– Не надо… слышишь, не надо, – сказал он тихо, – это пройдет. Это все… ерунда. Я сяду.

– У тебя есть какие-нибудь капли? Он замотал головой.

– Нет… нет… я никогда не болел.

– Я принесу тебе сейчас воды.

Приятное тепло разлилось по подбородку, щекам, лбу. Он почувствовал себя почти хорошо. Протянул руку и спрятал коробочку в карман. Перед ним стояла Ирэна со стаканом воды в руках.

– Я уже не нужна, – горько улыбнулась она.

«Надо немедленно ехать в Варшаву. – Это решение пришло к нему помимо его воли и было направлено против него самого. – До того, как ко мне явится курносая, я должен все узнать».

Коробка давила па ногу. Он бросил ее в ящик ночного столика. Перестал нервничать. Недоуменно пожал плечами.

«Когда-нибудь… в один прекрасный день я обязательно расскажу ей свою историю».

Глава XII

Эта комната, вся обстановка в целом хорошо действовали на капитана. Облегчали ведение разговора. Врачебный кабинет – место абсолютно нейтральное и заранее исключает всякий личный тон. Доктор Боярская после работы в больнице занималась частной практикой у себя дома, чего молодые врачи, как правило, избегают. Привычка к частной практике осталась у старого поколения врачей. По всей вероятности, пациенты у нее были, доцент Боярский обеспечивал ей определенное положение в медицинском мире. Капитан все еще не знал, как будет реагировать эта женщина па то, что он ей должен будет сказать в определенный момент, если она заупрямится. Он не любил наносить удары людям без необходимости. Особенно этому многострадальному ребенку, сумевшему так успешно отразить атаки судьбы.

– Я вас слушаю, – сказала она вежливым, бесстрастным голосом, не поднимая головы. – Вы у меня первый раз?

Ответа не последовало. Она посмотрела на капитана нетерпеливым взглядом.

Капитан положил на стол свое удостоверение.

– Ага.

Он внимательно наблюдал за ней, но па лице ее мог прочесть немного. И все-таки она сразу взяла сигарету и отодвинулась от стола, принимая более свободную позу, тем самым показывая, что такого рода разговор она не может считать служебным, а тем более профессиональным. Немного прищурила глаза, готовясь к еще одному сражению в своей жизни. Ошибиться он не мог. В своей практике он встречал, слушал, наблюдал тысячи людей.

– Вас интересует кто-нибудь из моих пациентов? – не выдержала она молчания.

– Нет, – сказал он спокойно. – Это старые дела. Вы можете, но не обязаны о них что-то знать. Вы тогда были еще ребенком.

В ее глазах появилась настороженность.

– Я не люблю возвращаться к детству. Я никогда не была ребенком.

Он кивнул головой.

– Ну так что? – На лице ее было написано неприкрытое удивление. – Что я могу вам объяснить, если я до сегодняшнего дня ничего не знаю о себе, хотя уже имею фамилию и ученую степень.

– Этого достаточно, – заметил капитан Корда. – Вы тот человек, какого вы сами из себя сделали. И вы обязаны этим только себе.

– Не надо преувеличивать, – заметила она с легкой иронией. – Были люди, которые не дали мне пойти на дно.

– Именно они мне и нужны, – поймал ее на слове капитан. Она была недовольна собой. Слишком много говорила. Просто ей не были известны методы следствия и тактики обороны.

– Я потеряла с ними всякую связь, – сказала она. – Учеба, работа, специализация, муж, дети, дом – это достаточно, не правда ли? Карусель, ни на что нет времени.

– Простите, – сказал он вежливо, – мы не понимаем друг друга. Меня интересует только 1944 год. Точнее, та ночь, когда в парке Донэров разыгралась военная трагедия, каких, впрочем, было много.

Щеки ее едва заметно порозовели.

– Но простите, я тогда сидела в буфете, – выпалила она слишком быстро. – Там было душно, я потеряла сознание. И мне было семь лет.

– Я все это учитываю, – возразил он, – но тогда же гестапо арестовало человека, который спас вам жизнь.

– Я его искала, – перебила она капитана враждебно, – да, как могла. У меня не было никаких шансов что-нибудь установить. Собственно говоря, никто не понимал, чего я добивалась. Гестапо взяло человека. Для всех было ясно, что он погиб.

– А потом, позднее, вы никогда не нападали на след Кропивницкого? Вы не узнали, что с ним стало после ареста?