Княгиня Гордоксева привыкла к подобным зрелищам. В детинце и дня не проходило, чтобы воины не сходились в учебных поединках, отрабатывали удары, метали копья в мишень, стрелы. Однако сейчас ей показалось, что Игорь вступил в настоящую схватку. Но бился он ловко и красиво. Наскочил, ударил, отступил, крутанулся, сшибся щитами – и меч его уже сверху вниз смотрит в лицо Бермяты. Все затаили дыхание, Бермята побледнел, скосив глаза на острие меча перед собой, и смог вздохнуть с облегчением, лишь когда Игорь отвел оружие. Игорь же, словно утратив интерес к поединку, уже отходил. Однако едва Бермята перевел дыхание, он вновь развернулся, прыгнул, оказавшись сбоку от противника, сильно ударил по его подставленному мечу сверху вниз, оттолкнул Бермяту неожиданным пинком ноги в щит, так что гридень потерял равновесие, и опять приставил меч к шее противника. Так повторилось несколько раз. Игорь наскакивал, нападая стремительно и жестко, но, не нанеся удара, замирал, а один раз вообще спиной повернулся к гридню, меч опустил. Но едва взбешенный от обиды и пренебрежения Бермята с ревом бросался следом, Игорь опять начинал бой, и меч в его руке двигался стремительно и ловко, сдерживая натиск Бермяты и умело находя незащищенные места гридня.

Гордоксева поднялась на галерею терема, откуда ей лучше был виден поединок. Краем глаза заметила стоявшего в стороне Кудияра. Он тоже наблюдал за поединком и только головой покачал, когда Игорь, наседая и вынуждая Бермяту отступать, загнал его в угол дружинной избы, а затем так сильно выбил из руки гридня меч, что оружие взвилось в воздух и, описав дугу, упало на сухой, присыпанный песком двор плаца. Сам же победитель привычно остановился, уперев острие меча в напрягшееся горло застывшего Бермяты. Казалось, нажми чуть – и брызнет кровь. Потом отвел меч, сплюнул на песок.

– Подними оружие, вой.

И отошел спокойно, будто и не он сейчас носился по двору на жарком солнцепеке, взбивая ногами пыль и песок.

У Бермяты даже слезы выступили от унижения, оттого что его, опоясанного смоленского витязя, пренебрежительно князь назвал воем.[100] Да и победил так, что это можно было назвать позором. А Игорь все не унимался.

– Еще, – крикнул он и махнул рукой, подзывая очередного дружинника. Вновь принял стойку.

Что ни говори, но воином молодой князь был превосходным. Двигался легко, каждое движение было отточенным, каждый стремительный выпад казался продуманным, умелым. Никто не удивился, когда Игорь и очередного противника легко победил. Но словно и без радости. Отошел, хмурый, нервный, играя мечом.

– И что за витязи мне достались, они и сражаться-то толком не могут. Эх, смоляне, разжирели вы тут от мирной жизни, а ведь каждый из вас должен уметь обращаться с мечом не хуже, чем с ложкой на пирах. Атак… Похоже, вы тут все больше на варягов из Гнездово полагались. А теперь, когда их повели к Киеву… Ну, ничего, я вас скоренько обучу уму-разуму да воинской смекалке. А ну, ты, ты и ты!

И он указал рукой с мечом на троих кметей, кивком велел встать напротив него. Сам же принял у оруженосца еще один меч, стал крутить обоими так быстро, будто две светящиеся дуги были у него в руках, – лезвий не разглядеть. Оказывается, князь Киевский мог одинаково хорошо сражаться обеими руками – не всякий владеет этим искусством. Что уж тут говорить, Игорь прежде всего – воин. Вот он надел поданный кем-то шлем-шишак, перехватил поудобнее рукояти мечей и пошел наступать, да так, что его меч будто ударял по трем щитам сразу, только грохот раздавался. А сам он вращался, отбивая и нанося удары, только его широкие хазарские штаны раздувались от резких движений.

Поглядеть на диковинный бой к плацу стягивалось все больше зрителей. Даже девки в тереме, бросив работу, высовывались в окна, кузнец Даг вышел из кузни, челядь, забыв о делах, собралась в сторонке, все вытягивали шеи, чтобы лучше видеть. Гордоксева заметила, что и Стема, оставив упражнения с луком, потащил Светораду в круг зрителей. Однако княжна шла словно бы нехотя, и ее обычно улыбчивое лицо выглядело удрученным, темные брови хмурились.

Игорь между тем уже полоснул по стегачу одного из кметей, распоров защитный слой ткани, крикнул, чтобы отходил, а его место занял новый боец, однако тот, только прибывший в дружину, успел сделать пару выпадов, а потом попытался подступить сзади, но князь лягнул его ногой, повалив в пыль.

– Не зевай, не на посиделках! В настоящем бою никто с тобой цацкаться не станет. Эх-ма! А ну, поддай еще!

Он вновь наступал на воинов. И жара ему не жара, и стегач не мешает, и кованый шлем не напекает голову. Он был словно живой огонь, в своих красных разлетающихся шароварах, с отблескивающими на солнце длинными мечами. Рубился, как в Киеве учат, – без малейшей задержки, уходя от ударов, парируя выпады, нанося удары один за другим.

Гордоксева засмотрелась, изумленная. Краем глаза заметила, что и Асмунд привстал, опираясь о резной столб-подпору крыльца. Ольга, та вообще оставила княжича и присоединилась к гомонящим зрителям. Даже степенный Кудияр смешался с толпой, и на его потемневшем от загара строгом лице сияла довольная улыбка. Однако настал момент, когда он вдруг перестал улыбаться. Игорь, отбивая выпад очередного кметя, так послал свой меч, что тот, скользнув по клинку нападавшего, пошел вверх и сильно задел по щеке кметя, так что светлая бородка воина окрасилась кровью.

А затем он и второго воина обезоружил, тоже пустил тому кровь, чиркнув по плечу так, что стегач воина заалел. Последний из кметей предпочел отступать, прикрываясь щитом, обороняясь и не смея нападать.

Игорь огляделся – и воины словно попятились под острым взглядом его ярких синих глаз. Игорь взмахнул мечом, приглашая:

– Кто еще? Я жду.

– Будет тебе, княже, корчить из себя берсерка![101] – прозвучал рядом спокойный голос Кудияра, и Гордоксева перевела дыхание. Может, хоть воевода угомонит этого оглашенного, а то он не на шутку разошелся… И впрямь берсерк.

Но Игорь только отмахнулся. Его бесила собственная бездеятельность, в то время когда другие где-то под его Киевом противостояли настоящему врагу. Потому и готов был хоть на ком-то сорвать досаду.