– Тебе ведь любопытно будет узнать, что мы с отцом выделим тебе в приданое, не так ли?

– Это как боги святы, – ответила княжна фразой, которую много раз слышала от Стемы. Да и княгиня тоже слышала. Нахмурилась.

– Ты хоть сейчас про Стемида-то не думай. Приданое твое хочу показать. Аль не интересно глянуть? Для любой девицы посмотреть на свое приданое – все равно что жениха приворожить.

– Приворожить? – насмешливо фыркнула Светорада, окидывая взглядом богатства бретяницы. – Да куда он от меня денется, жених-то? Мы повязаны с ним, повязаны именно тем приданым, которым ты меня сейчас завлечь хочешь. Или я не слышала, о чем сегодня в гриднице толковали, чем надо откупиться от угров? Золотом из моего приданого, вот чем. А еще одна часть приданого уже ушла в уплату варягам, которые пошли походом на тех угров. И теперь мы с Игорем связаны тем золотом не менее, чем Морена цепью, выкованной для нее Перуном.[95]

– Ох, как ты заговорила, Светорада-княжна! – развела руками Гордоксева. – Игорь, вишь, у нее в руках, как обручальный перстенечек на пальце, – если сама не стряхнешь, никто не заберет. И разве не глупа ты, что такого жениха не ценишь?

– Такого! Ах, такого! – воскликнула княжна, взмахнув рукой так, что ее коса отлетела назад, а на груди звякнули подвески оберегов. – Да знаешь ли ты, какой он?

И уже открыла было рот, готовая выплеснуть обиду от случившегося вчерашним вечером… но сдержалась. Их союз с Игорем уже не разорвать, так зачем родимой печалиться, зная, что дочку отдают лихому и не уважающему ее человеку? Ее отношения с Игорем… только ее отношения. Лишь ей решать, как укротить недоброго жениха. А иначе получится, что она отступила перед надменным сыном Рюрика. И какая же из нее княгиня, ежели она ябедничать матери будет?

Гордоксева заметила, как дочь умолкла на полуслове, сдержав готовую сорваться фразу. Заметила она и другое: среди цепочек, бус и шнурков с оберегами в вороте рубахи княжны неожиданно ярко сверкнула алым редкая драгоценность. Откуда? И отчего раньше ее не было у дочки? И княгиня, словно не видя, как стушевалась княжна, взяла в руки тонкую плоскую цепочку, стала разглядывать изумительную работу и редкую окраску каплевидного рубина.

– Откуда такая красота? Словно сам Сварог[96] смастерил это диво.

– Этот рубин зовется Каплей Сердечной Крови, – потупившись, ответила Светорада. – И это дар… Прощальный дар.

Она умолкла, однако, ощущая на себе пытливый взгляд матери, окончила:

– Овадия бен Муниш подарил на прощание. Наказал, чтобы я никогда не расставалась с ним, ибо он заговорен на силу и удачу. И еще… Овадия сказал: ты не будешь гневаться на то, что я приняла подношение. Что поймешь все…

– Я и впрямь понимаю. Прощальный дар мужчины, который любил тебя… От этого не просто отказаться. А ведь Овадия действительно любил тебя. И грек Ипатий любил, и Гун нар наш. А вот Игорь… Что-то не ладится у вас, я ведь вижу это. И чем не угодила ему такая красавица, как ты? Может, как раз тем, что дары от других принимаешь да внимание готова уделить любому, а ему только по обязанности улыбаешься.

– Что с того? Мы с ним – единая Днепровская Русь, И оба понимаем это.

– Хорошо, что это понимаешь ты. Порой мне кажется, что то моя дочь разумнее, чем о ней говорят. Однако… Думаю, тебе следует так же разумно вести себя с женихом.

Светорада промолчала, только поджала губы.

Видя, что дочь продолжает упрямиться, княгиня открыла один из сундуков и стала показывать дочери удивительные вещи. Молвила, что пусть они с Эгилем и оплатили поход на Киев, однако не настолько бедны, чтобы отправить дочь на княжение в одной рубашке. И для нее все приготовлено…

Она начала разворачивать перед Светорадой рулоны нежного и мягкого льна, настолько выбеленного, что и в полумраке бретяницы он словно светился, показывать шуршащие шелка, накинула на руку драгоценный переливчатый бархат богатых тонов, пыталась привлечь внимание княжны к богато затканной серебром парче, такого невидимо голубоватого оттенка, что и не поймешь – вода ли это струится или ткань такая. Девушка согласно кивала, внимая словам матери, однако особого воодушевления Гордоксева в ее глазах не видела. Ну а посуда? Какой девушке не интересно узнать, с чем она в дом мужа войдет? А тут были и большие бронзовые блюда с чеканкой, и серебряные кубки с узорами в виде гроздьев заморского винограда, и бокалы из тонкого зеленоватого стекла византийской работы с замысловатыми ножками. Не восхитили княжну и меха: темно-бурые бобры, серые белки, белые горностаи, темно-рыжие норки, золотистые куницы и огненные лисы. Оживилась она только, когда мать открыла перед ней ларчик с драгоценными камнями и жемчугом скатным. Взяла одну идеально круглую жемчужину кремового оттенка, оглядела придирчиво.

– Матушка, а ведь это мое будет или в казну Киева пойдет?

– Ну, это как вы с супругом договоритесь.

– Да? Тогда не стоит ему об этом знать. А скажи, сколько воев в дружину я смогу нанять за такое вот богатство?

Что за странные мысли у юной невесты перед свадьбой? Тем более – у легкомысленной и несущей всем радость княжны?

– С кем воевать-то надумала? – полюбопытствовала княгиня, захлопывая крышку ларчика и отставляя его в сторону. – Да и что это ты придумала: учиться стрелять из лука не хуже Стемида Кудиярова? Ольге Вышгородской желаешь уподобиться?

Княгиня рассчитывала задеть дочь, упомянув об Ольге, да выпытать, что она про деву-воина думает, однако Светорада отреагировала по-своему. Сказанное об Ольге пропустила мимо ушей, а вот упоминание о Стеме ее взволновало. Долго ли еще он будет дожидаться ее на стрельбище? Приручить Стему куда сложнее, чем охотничьего сокола. И Светорада оглянулась нетерпеливо на дверь, будто торопилась куда-то. Ясное дело, куда – догадалась княгиня. Что за власть имеет над княжной сын Кудияра, раз она, простив все, так привязалась к нему?

– А ну-ка, дитя мое, присядем вот тут да поговорим маленько.

Она указала дочери на ларь рядом с собой, видела, что та подчинилась с неохотой, все больше на дверь посматривала да теребила нервно кончик косы.