– А мне ваша дева напоследок видишь что вручила, – касаясь покачивающихся сережек, довольно сказала Зимьяна. – И попросила, чтобы я выходила тебя непременно. Я бы, конечно, за тобой, мой сладенький, и так поухаживала бы, но от подарка ведь не отказываются. Ну и как я тебе? Прямо княжна!

Стема восхищенно поцокал языком, а потом попросил, чтобы девушка позвала брата. С этим вихрастым пареньком у него был мужской разговор: Стема признавал, что находка парня – его добыча, но он готов сам вручить ему меч с пожеланиями воинской удачи, а вот стрелы и лук попросил вернуть. У охотников дреговичей и так луки славные, а Стеме без лука никак нельзя. Короче, сговорились.

Погладив налуч на собственном луке, Стема ощутил, как к нему возвращаются силы. Даже попробовал встать, но все поплыло вокруг. А тут еще и Зимьяна, курица хлопотливая, насела.

– А ну лежи, лежи! Я вашей деве пообещала тебя за седмицу на ноги поставить. А ты ей дорог. Думаешь, сладко ей было с тем Хмурым любиться, чтобы тебя спасти? Не губи же сам себя.

Стема почувствовал, как на глаза набегают слезы. Светорада…

– Я завтра уже должен встать.

– Куда тебе, голубь сизый! Ты только-только глаз стал приоткрывать, на теле места живого нет. А еще знаешь что… Ваша-то краля и старосту нашего о тебе просила. Чтобы выходили и поберегли. Даже расплатилась с ним – перстенек красоты невиданной вручила, велев, чтобы ты ни в чем нужды не испытывал и лекарей-волхвов к тебе покликали. А староста наш – он честный. Да и обижен на варягов, за то что, несмотря на радушный прием, селище наше обобрали. Вот он плату принял, но варягам о том ничего не сказал. И за волхвами сразу же послал. Так что, если станешь меня слушать да позволишь выходить тебя, станешь лучше прежнего.

Она с гордостью качнула золотыми серьгами, отчего блик солнца ударил Стеме в глаза. Он закрылся согнутой рукой, будто от света, а на самом деле, чтобы скрыть подступавшие слезы. «Не завтра, так через день встану, – решил с упрямой злостью. – Я втянул Светораду в это дело, мне и выручать ее. Идти буду следом, ползти змеем, птицей лететь, но где бы ни была – разыщу! Иначе мне теперь и жить незачем!»

А Светорада в это время сидела на корме драккара и безучастно наблюдала, как сошедшие на берег варяги рубили секирами ствол огромного, перегородившего реку Бобр дерева. Сегодня это уже второе такое препятствие, и кормчий Хравн просто из себя выходил от злости.

– Чтоб я сдох! Я тут с самого начала все обшарил, а вот же не догадался, что после прошедших ливней с ветрами на нас еще и не такое может свалиться! Сматываться надо, уплывать, убегать! Ох, чувствую, неладно тут все. Словно сами злые духи этих чащ нас удерживают. Я ведь сиднем сидел у этих смердов, а в голову не пришло выслать вперед людей, чтобы хоть тут расчистили. Словно совсем осоловел от их браги, умом размяк. Или и впрямь тролли помутили мой разум? Или она сглазила? – добавлял уже тише, недобро поглядев на сидевшую в стороне девушку.

Кормчий Хравн был убежден, что все их неприятности из-за этой девки. И чего это Гуннару так приспичило похитить ее? Разве дома, в Согне, мало красивых дев? Любая почла бы за счастье стать избранницей будущего хевдинга из Раудхольма. Так нет же, сыну Кари Неспокойного подавай эту чужую невесту. Словно причаровали его. Ему бы о встрече с родней думать да о том, как на тинге он станет отстаивать свои права на наследство. А он будто и о долге перед родом забыл здесь. Эх, надо было возвращаться без него. Или поставить условие: либо долг перед родом, либо чужая невеста. И почему Хравн не настоял на этом? Наверное, и впрямь его околдовали местные ведуны… а может, богатство Смоленска очаровало, мысли о том, какая это честь, что их госпожой станет дочь таких прославленных людей…

Светорада будто почувствовала на себе гневный взгляд кормчего, оглянулась через плечо. Смотрела как будто равнодушно, но так властно, что Хравн первый отвел глаза, рассердившись на себя за малодушие. Вот уж ведьма! Ее Гуннар как простую невольницу везет, а она мнит себя чуть ли не королевной. Гуннар же перед ней, как медведь дрессированный, все по ее указке выполняет.

Гуннар и впрямь не знал, как угодить Светораде. Присаживался рядом, угощал орешками, а то просто играл ее золотистой прядью.

– Ты бы лучше своим людям помог, Гуннар, – вяло реагировала княжна.

Он сжимал ее легкую прядь в грубых пальцах, старался сдержать дыхание.

– Сами справятся. А ты уже, погляжу, притомилась в моей компании?

– Нет еще, Гуннар. У меня все впереди. Твоя ведь теперь.

Гуннар не был глупцом, понимал, что дал себя увлечь сладкой мечте, поверил в ласки Светорады, когда она выменяла у него на свою любовь жизнь Стемы. Одного не мог уразуметь: как Светорада могла вступиться за Стему, за предателя и лгуна?

– Он не стоит твоей любви, Рада моя, – негромко сказал Гуннар. – Ты никогда не сможешь любить мужчину, которого не будешь уважать. А этого Стрелка не за что уважать.

Светорада только вздохнула.

Вечером варяги сделали остановку у излучины узкой реки, где двенадцативесельному драккару было трудновато развернуться. Викинги решили отложить это до утра, чтобы не застрять в прибрежном иле, не возиться в сумерках. Но все равно принесли в жертву местному водяному одного из отобранных у дреговичей барашков. Гуннар сам перерезал ему ножом горло, и темная густая струя хлынула в реку. Хорошее предзнаменование. Все даже повеселели, особенно после того как полакомились мясом жертвенного барашка. Только Хравн был по-прежнему мрачен. Ворчал, что раз и рыжая девка пялилась, когда резали жертву, могла и сделать напрасными все их усилия: глаз у нее совиный – желтый и недобрый. Уж Хравн-то в этом разбирается, заметил, что от нее все их беды. Сидевший рядом Бьорн прислушивался к его речам, тоже мрачнел, недобро поглядывая на девушку. Слов нет, она хороша, да и род ее знатен, однако думал ли кто-нибудь из них, отправляясь за сыном Кари Неспокойного, что они так увязнут в этих лесах? Да и беспокойство Хравна не нравилось Бьорну. Их кормчий – мудр и предусмотрителен, не станет тревожиться зря. И Бьорн уже не радовался тому, как развернет перед своей Тюрой шкуру огромного русского медведя. Доплыть бы до этой Тюры. И он тоскливо напевал под храп уснувших хирдманнов о сосне у ворот своей усадьбы, о том, как шумят ее ветви на ветру, а над кровлей длинного, крытого дерном дома вьется голубой дымок, уносимый ветром… Ах, как же хотелось домой, как надоели ему эти непролазные русские чащи и труднопроходимые русские реки!..