Стены и потолок летели кругами в оборот головы. Жень заставил себя снова включить лёгкие — кровь, уже почти остановившаяся, от этого полилась снова. Потребовалось усилие, чтобы упасть не назад, на подогнутые ноги, а вперёд. Некоторое время божонок лежал с закрытыми глазами, редко дыша, а потом разлепил веки и посмотрел на нож. Дотронулся — тот был холодным, острым и настоящим.

— Ксе… — прошептал Жень, погладив узкий клинок мокрыми алыми пальцами.

И потерял сознание.

Время близилось к полудню, и несмотря на осеннюю пору, солнышко, выглядывая из-за туч, всё-таки пригревало. Ксе шагал, хлюпая по раскисшей грязи, зевал и беззвучно ругался. Встал он ни свет ни заря, чтобы успеть на утренний поезд, долго мотался в плацкартном вагоне, ровеснике, должно быть, его деда, а потом не в добрый час послушал совета местного шофёра, который шамана подвозил. В деревню стфари шофёр заворачивать не хотел и сказал, что от развилки Ксе дойдёт минут за десять. Может, для местных путь этот действительно занимал десять минут, но Ксе с двумя баулами топал по глинистой жиже уже полчаса и чувствовал, что близится к окончательному просветлению.

Иллиради на велосипеде показалась ему предсмертной галлюцинацией, тем более, что по таким дорогам на велосипеде могло проехать только привидение.

— Привет! — сказало привидение. — Давай сумки на багажник.

— Да что ты, — смутился Ксе, — не надо. Донесу.

— Давай-давай, — принцесса бесцеремонно выхватила у него баул. — Мне ж не тяжело. А эту на руль. Я вообще-то в райцентр еду, но мне не горит. А Жень-то спит до сих пор.

«Вот гад!» — завистливо подумал Ксе.

— И дверь на задвижку закрыл, — болтала красавица-стфари, улыбаясь; шаман невольно любовался ею. — Надо же! А папа с Ансой всё обсуждают про Даниля, и к кому обращаться. Папа про кармахирургов узнавал, но они ж совсем не тем занимаются.

— Это не в клинику обращаться надо, — умудрённо заметил шаман, — это в институт.

— Ну вот ты папе и скажи, — кивнула Иллиради. — Я поеду побыстрей, ладно? На завалинку положу.

Ксе смотрел ей вслед.

Тяжести в сумках не было, только объём: шаман купил Женю одежды и зимнюю куртку взамен сандовой. Добравшись до дома и поздоровавшись с хлопотавшей во дворе Эннеради, он поднялся по резной лестнице на третий этаж и пошёл к дверям комнаты, где их с божонком поселили. В коридоре было темно, холодно и как-то неуютно, но уставший как собака Ксе не придал ощущениям особого смысла.

Дверь была заперта изнутри. Шаман постучал, потом постучал ещё, потом окликнул придурка-Женя, и, наконец, удивился. Любой мальчишка мог спать непробудным сном, но Жень, бог войны, не позволял застать себя врасплох и беспомощным.

— Что такое? — раздался над ухом бас Менгра-Ргета.

— Здравствуйте, Менгра, — утомлённо сказал шаман. — Да вот… дверь запер и не открывает. Иллиради сказала — спит до сих пор…

— Спит? — со странным выражением повторил Ансэндар.

Он мягко отодвинул Менгру, который уже примеривался к двери могучим плечом, и провёл ладонью по некрашеным доскам; едва слышно щёлкнула задвижка с той стороны, и дверь распахнулась.

Ксе чудом устоял на ногах.

— О нет… — тихо сказал громовержец.

Менгра что-то нечленораздельно буркнул.

На серо-белом ковре сохло страшное бурое пятно. В центре его, лицом вниз, лежал полуголый мальчишка; рассыпавшиеся золотистые волосы скрывали его лицо, и в первый миг Ксе подумал самое худшее — казалось, что Жень не дышит… шаман не знал, нужно ли вообще божонку дышать, знал, что жизни его угрожает совсем не то, что жизням людей, но вид истекающего кровью тела бил не по разуму — по инстинктам.

Оттолкнув Менгру, Ксе кинулся к Женю и осторожно перевернул его на спину. «Нет ран, — понял он и волосы встали дыбом. — Нет же ран! Что он с собой…»

— Жень! — почти заорал шаман. — Жень!

— Успокойтесь, Ксе, — с полуулыбкой проговорил Ансэндар. — Он…

Уголок бледных, без кровинки, губ подростка дрогнул, светлые ресницы приподнялись.

— Жень, ты идиот! — шаман вспотел от облегчения. — Безмозглый! Что ты сделал?!

— Кажется, я знаю, — заключил Анса. Подойдя ближе, он наклонился и разжал коричневые от засохшей крови пальцы божонка.

Менгра, усмехаясь, скрестил на груди руки и привалился к косяку двери. Открыв рот, расширенными глазами Ксе смотрел на узкий обоюдоострый кинжал с украшенной рукоятью; его тёмный металл казался маслянистым.

— Что это?

— Вы же знаете.

— Жень! — Ксе тряхнул завозившегося божонка за плечи.

Ритуальный нож совершенно не походил на тот, что божонок отобрал у адепта; он не напоминал финку, в его очертаниях не чудилось ничего хищного — нож был похож на жезл… Жень шумно выдохнул, уткнулся лбом в сгиб локтя Ксе. Шаман вздрогнул.

— Извини, — невнятно сказал божонок, и Ксе, беспомощно нахмурившись, провёл ладонью по его волосам. — Я… ну…

Ансэндар безмолвно опустил нож на измаранный кровью ковёр, тихо ступая, вышел из комнаты, и Менгра, последовав за ним, прикрыл дверь.

Ксе долго сидел молча, обнимая глупого божонка, который, похоже, вознамерился ещё немного подремать у него на руках. Тускло отсвечивая лиловатой сталью, рядом покоился ритуальный клинок жреца — тёмный на тёмном. Знак инициации и орудие жертвоприношения…

— Ну и кого мне им прирезать надо? — грустно спросил Ксе — больше в пространство, чем у Женя.

— Сам дурак, — не меняя позы, хрипловато отозвался тот. — Это конденсатор.

— Чего конденсатор?

— Жертвенной энергии, — Жень открыл глаза, но подняться так и не поднялся. — Вот… кто-нибудь про моё дело думает — это мыслежертва. Нож её притягивает… как антенна. И мне передаёт. А если без ножей, так только храмы… алтари-кумиры… и то если жрецы…

— И теперь эта… антенна тебе жертвы пересылает?

— Ни хрена… она мне… не пересылает. Она пустая.

Ксе умолк. Жень длинно вздохнул и облизал губы. Шаман смотрел в тонкий мир и видел, что от вихря осталась лишь бледная тень, он больше не в силах ни отрезать его от Матери, ни укрыть, ни повлечь за собой. Тело божонка тяжело лежало на руках Ксе; кажется, Женю не хватало сил даже подняться. «Что ж ты наделал, псих малолетний…», — печально подумал шаман; перед глазами встала спина Деда Арьи и закрывшаяся за ним дверь. «Я больше не ученик. Что же мне делать, Дед? Что мне делать?!» Не ответит. Никто не ответит. Ты остался один на один с миром, шаман Ксе. «Я не могу, — подумал он. — Я же всё потеряю. Всех. Арью, парней, работу, богиню. А что приобрету? Придурок ты, Жень…»

Придурок на руках у Ксе шевельнулся, попытался опереться ладонью о пол и встать — не смог… Ксе плотно, до боли, зажмурился, пытаясь успокоиться; чтобы не ошибиться, воспользовавшись контактёрской интуицией, ему нужно было стать бесстрастным, прояснить мысли. Великий Пёс сильно опалил его тогда, на дороге, энергопроводящие структуры работали много хуже, чем прежде, они были словно кровеносная система, нарушенная рубцами. Ксе управлялся с собственной энергией куда менее ловко, чем обычно, хотя чувствовал, что восстанавливается мало-помалу и особо не беспокоился. Но всё же сейчас положиться на интуицию он не мог.

И на замену ей пришёл разум.

«Что мне делать?» — спросил себя Ксе. Ответ был прост — выбирать, но между чем и чем? Он подумал и понял, что стоящий перед ним выбор не между потерей и обретением, даже не между двумя обретениями — это выбор между бездействием и поступком. Он может и дальше исполнять просьбы, отстраняться от происходящего; рано или поздно восстановится статус кво, судьбы их с Женем разойдутся, Ксе проживёт спокойную, полную достоинства жизнь шамана и уйдёт на перерождение. Другой путь вёл в неведомое: он означал постоянную необходимость решать, оценивать, принимать ответственность… делать свою жизнь самому.

Означал свободу.

…кажется, будто стоишь, замерев, — над обрывом и под обрывом; нет неба, солнца, земли — только ты и обрыв. Нельзя даже увидеть, что там, внизу, острые скалы ли, трава или вода, высоко ли лететь… но стоит двинуться с места, и сорвёшься в неведомое. Так, должно быть, выглядела смерть до того, как наука обнаружила тонкий план.