Лаунхоффер шагнул к Алисе и бережно помог ей подняться с пола. Ворона откинула голову, пытаясь поймать его взгляд; Эрику она и макушкой до плеча не доставала.

— Вы двое, — сказал Ящер, не глядя. — Пошли вон.

Даниль не заставил себя упрашивать.

Он вытащил всё ещё полубессознательного Лейнида на крыльцо и плюнул на внутренний этикет института: прямо через точки достал из столовой стулья и чай и даже не сказал «спасибо». Широков отпаивался чаем минут пять, потом ещё столько же откуривался данилевыми сигаретами. Время это Даниль провёл в лихорадочных размышлениях по поводу увиденного и услышанного, успел забыть о пережитом ужасе и вновь испытать дрожь азарта, понял, что вскоре опять отправится повидать шамана Ксе, и в целом находился на взводе, так что стоило Лейниду очнуться — и первым, что он услышал от виновника своих невзгод, оказалось возбуждённое:

— Ты понял, что это было?!

— Я понял, что нас собирались бить, — мрачно сказал Широков. — Может быть, даже ногами.

А всё остальное, что он сказал, было матом.

Отправив Воронецкую домой, Лаунхоффер снова включил бесплотный дисплей и вызвал контролирующую программу. Процент готовности значился близким к сорока шести.

Ворон на его плече переступил лапами. Сова заухала.

— Хорошо, — без выражения сказал Эрик, усаживаясь перед клавиатурой. Некоторое время он проглядывал код, но ничего в нём не изменил. Потом отодвинулся, и пару минут просто рассматривал творение своих рук — молча, с непроницаемым видом, и птицы вокруг застыли в неестественной неподвижности, точно чучела.

— Ну что же, — пробормотал Ящер. — Процесс пошёл, — и вдруг едва слышно добавил: — Yeahh!..

Лицо его становилось всё ясней и ясней; наконец, Эрик Юрьевич улыбнулся.

11

— Жень, прекрати!

— А что я делаю-то?!

— Ты за мной ходишь. И смотришь. И канючишь.

— Я не канючу! Я вообще молчу. Это ты на меня орёшь.

— А что ты так на меня пялишься?

Ксе был зол. Ксе был втройне зол оттого, что чувствовал за собой вину: он не по делу обнадёжил божонка, ляпнув ерунду, и теперь расхлёбывал последствия. Жень больше не надоедал ему уговорами, он даже не слишком привязчиво за шаманом таскался, он просто всё время смотрел на Ксе проникновенным взором, полным невыносимо ясной, певчей, божественной синевы, и мечтательно улыбался.

Выглядело это ужасно.

Шаман надеялся, что все недоразумения разрешатся с возвращением Арьи. Действительно, Дед, приехав, первым делом позвонил ученику и осведомился, как у него дела. Ксе немедля рванул в Москву, ухитрившись оставить подростка на попечении Ансэндара и прихватив с собой злосчастную куртку Санда — местом встречи Дед назначил его квартиру. Санд долго смеялся и отмахивался, потом поставил коньяку, а Арья, слушая сетования Ксе, всё молчал, утопая в глубоком кожаном кресле ученика, смотрел куда-то вскользь, мимо Ксе, и задумчиво пожёвывал губы.

— Я тебе ничего не скажу, — наконец, раскрыл он рот, и холодок потёк по спине Ксе. — Ничего.

— Дед…

— Ничего не скажу, — кряхтя, старый шаман поднялся и, прихрамывая, пошёл к двери. — Закрой за мной, Санд, спасибо, что приветил.

— Дед! — кинулся за ним Ксе. — Что мне делать? Что мне с Женькой делать? А Матьземля…

Дед развернулся и ожёг его пронзительным взглядом чёрных глаз из-под нависших седых бровей. Помолчал.

— Я сказал, — с неожиданной печалью повторил он. — Будет беда — помогу. А наставлений у меня не проси больше.

— Что? — Ксе не поверил своим ушам. — То есть… Дед!!

Он готов был вцепиться в Арью, но Санд положил на плечо тяжкую ладонь и остановил. Арья ушёл, не попрощавшись, провернулся за ним замок, а Ксе всё стоял, глядя на кожаную обивку двери так, словно мог сквозь неё увидеть спину уходящего Деда. Никогда он не чувствовал себя таким беспомощным. Даже перед угрозой смерти Ксе было спокойнее — он знал, что он должен делать и что будет потом. А теперь будто почву выбили из-под ног; для шамана, слушающего стихию Земли, в этих словах крылся особенный смысл.

— Ксе, — тихо сказал Санд.

Шаман обернулся. Собрат, высокий плечистый мужик, смотрел на него с грустью.

— Он не это имел в виду, — проговорил Санд. — Он хотел сказать, что ты больше не салага. Не ученик. И всё решаешь теперь сам.

— Хоть посоветовал бы!.. — почти простонал Ксе.

— А ты бы совет-то от него услышал? — невесело усмехнулся Санд. — Или всё-таки приказ?

Ксе понурился: Санд был прав. Он действительно собирался поступить по слову Арьи, просто потому, что доверял разуму Деда куда больше, чем собственному. Он так привык, и даже в мыслях не хотелось подвергать сказанное Дедом сомнению.

Но время шло, наступала зрелость; учитель не собирался вечно держать учеников при себе. Ксе мог гордиться — из своей группы он первым достиг статуса полноценного шамана, хоть и нелёгким оказался путь. Теперь Ксе имел право брать собственных учеников. Он подумал об этом и горько усмехнулся. К нему уже привязался один психованный подросток, за которого шаман нёс ответственность… только подросток этот спал и видел Ксе своим верховным жрецом.

Жень зорко оглядел бревенчатый коридор и закрыл дверь на задвижку. Ему не должны были помешать: стфари, как положено людям, от века работавшим на земле, с наступлением тёмного времени суток неизменно отправлялись на боковую, а он был, во-первых, бог, а во-вторых, дитя бессонной Москвы, и предпочитал другой график. Некстати появиться мог только Ансэндар, но он коротал вечер в беседе со своим Менгрой; Жень ему почти завидовал.

Почти — потому что папка не уважал завистников.

И потому что Жень был твёрдо намерен добиться поставленной цели.

Он повернулся к двери спиной и оглядел комнату. Мебели у стфари практически не было, это Женю нравилось — просторно — а яркие лоскутные ковры приятно грели босые ноги.

Ковёр-то божонка и беспокоил. Папка предупреждал, что в первый раз может быть очень тяжело, настолько тяжело, что кожа не сомкнётся и пойдёт кровь, а ведь он не предполагал, что Женя в этот момент не будет поддерживать культ. Клятый ковёр придерживали колышки, вбитые в пазы у стен, а в двух местах прижимали громадные сундуки, и убирать его значило здорово нашуметь. Кто-нибудь проснётся, явится, и выйдет нехорошо… «Ну и хрен с ним, с ковром», — подумал Жень, тяжко вздохнув.

И решительно стянул майку.

Напряжённые пальцы медленно прошли снизу вверх по чётким квадратикам пресса и грудине до самого кадыка. Направились обратно. Жень закрыл глаза, выравнивая дыхание, а потом выдохнул до конца, опустошив лёгкие, и не вдохнул больше. Аура слабо засветилась, тонкое тело начало вращаться, переходя в промежуточный режим — боеготовность номер два… Жень уже заподозрил, что его сил не хватит даже на такую мелочь и успел испугаться, когда пальцы, наконец, нащупали между рёбер, там, где заканчивалась кость грудины, круглое уплотнение.

Жень опустился на колени — знал, что легко не будет.

Он резко вдохнул и одновременно ударил — двумя пальцами, вскользь, чтобы зацепить уплотнение. Силы удара хватило бы на то, чтобы пробить человеку дыру в черепе.

В глазах потемнело. Свободной рукой Жень зажал рот, скорчился, до крови кусая пальцы. Ощущения были ничуть не божественные, он рылся пальцами в собственной плоти… больно, до ужаса больно… у яблока черена было четыре ребра, а за ними шла оплетённая чем-то рукоять. За это яблоко ритуальный нож, наверное, легко было брать, но у Женя от боли ослабели пальцы, он никак не мог уцепить клятую железяку, и оттого становилось ещё больнее. Слёзы покатились из глаз. Когда он всё-таки взялся за рукоять и потянул нож наружу, показалось, что вместе с ним вывалятся все кишки. Кровь лилась ручьями. Жень не мог даже понять, сколько её — в глазах у него всё туманилось и двоилось.

Тяжелей всего было управиться с крестовиной; полотно лезвия пошло быстрей, но кожа, выпустив остриё, так и не сомкнулась. Божонок хорошо знал, что человек с такой раной теряет сознание от болевого шока и быстро умирает, но лично Женю от этого было ничуть не легче.