Воспитывались в доме единоутробные сестра с братом при живых родителях, ничто в их тихой семье не предвещало будущей нелюдимости Нобу, но такая уж это была натура с затаенной до времени мрачностью; от рождения он слыл спокойным ребенком и редко привлекал к себе внимание, когда говорил, слушали его плохо, да и самого его мало интересовали служба отца, поступки матери, учеба сестры; он не испытал трагического разочарования, когда осознал, что никому не интересно все, что он скажет, - хотя до чего же это несправедливо! Друзья считали, что у него странный характер, но он был просто слаб душой, легко впадал в уныние; бросался прочь от малейшей сплетни, пусть только краем его касавшейся, ему недоставало решительности для ссоры, для спора; он просиживал дни взаперти, чуждался людей, постепенно стал бояться всего и вся; в школе слыл умником, был на хорошем счету, никому и в голову не приходило, что он такой слабак; впрочем, сложилось устойчивое мнение, что Фудзимото из храма Рюгэдзи крепок, вроде недоваренной рисовой лепешки; его недолюбливали.

В праздничный вечер Нобу послали с поручением к старшей сестре в Тамати, вернулся он поздно и ни сном, ни духом не ведал о наделавшем столько шуму происшествии в писчебумажной лавке; утром Усимацу, Бундзи, кто-то еще сообщили ему о случившемся; поначалу он здорово изумился бесчинству Тёкити, но потом понял, что все уже случилось, а попрекать - бесполезно; жаль, его собственное имя связывают с этим делом, неприятность серьезная, хотя он ничего не сделал, но как бы не пришлось за других отдуваться, хотя он-то уж вовсе ни при чем; похоже, Тёкити, вроде, немного переживает, уже несколько дней носа не кажет, знает: Нобу ему при встрече выскажет, что следует; теперь накал страстей поослаб - «Нобу, ты сердишься? Поверь, все как-то само собой случилось, прости, кто же знал, Нобу, что Сёта там не окажется, мне вовсе ни к чему с малышкой отношения выяснять да еще Сангоро лупить... там фонарь стал раскачиваться, не мог же я убежать, ничего не сделав, - просто хотел показать, что мне на них на всех наплевать... да, я малость оплошал, тебя не послушался, виноват, но прошу, не злись - это жестоко, ты ведь моя опора, я только потому и решился взойти на большой корабль, ты не можешь нас бросить, правда, худо-бедно, но ты наш главарь, глупо, если мы станем все врозь», - со смиренным видом он вымаливал прощение, ничего не поделаешь, тут тяжело ответить «нет» - «Издеваться над слабыми - позорно, мы ничего не достигнем, нападая на Сангоро и Мидори; начнут Сёта с дружками первыми - дадим сдачи и только», - Нобу не очень ругал Тёкити, но в душе надеялся, что драк больше не будет.

Для боковых улиц Санго стал чем-то вроде безгрешного младенца; его поколотили, испинали ногами, даже спустя несколько дней боль не давала ему спокойно сидеть или стоять; однажды вечером, когда его отец-рикша катил свою пустую повозку под крыши пятидесяти чайных домиков, знакомый разносчик еды спросил его: «Что ж это? Почему он такой слабенький?»; отца за его природную робость прозвали Тэцу - Поклон, он никогда не смотрел в глаза собеседнику выше его по положению, старался угодить владельцам заведений, не говоря уж о посетителях веселого квартала: хозяин большого дома, землевладелец, хотя к нему всякий мог обратиться с любым вздором, - все принимал, как должное, такой уж был у него характер; «стыд-позор! драку с этим Тёкити затеял, участвовал в бесчинстве, сейчас-то уже ничего не поправить, он, поди, сын большого домовладельца... как можно было с таким связываться, зачем вперед лезть?., какая причина, урод?! иди прощения проси! немедленно!» - как тут не наброситься с бранью на сына. В ответ на настояния отца непременно просить прощения у Тёкити Сангоро смирился: дней через семь-десять зажили все ушибы, забылись обиды, он снова взялся за два сэна приглядывать за сынишкой пожарного старшины - младшим братом Тёкити, таскал его на закорках, напевая колыбельную: «Баю-баюшки баю...»; ему уже сравнялось шестнадцать - казалось бы, возраст самой бодрости духа, но он совсем не стеснялся своего облика, даже в передних кварталах появлялся; Мидори с Сётой беззлобно поддразнивали его: «Эй, кому душу заложил, ни на что больше не годишься, а?» - впрочем, их дружбу это никак не нарушало.

За веселым весенним праздником любования цветущей сакурой следует день поминовения усопших в память упокоившейся Тамагику - Драгоценной Хризантемы33 ; осенью - опять придет праздник Новый Скороспешный: стремительно каждые десять минут проносятся по улицам рикши, а еще по многу - по семьдесят пять штук! - их скапливается на стоянках; каждый месяц распадается на две половинки, в нынешнем уже подходит к концу вторая; красные стрекозы беспокойно снуют над рисовыми чеками, видать, скоро заголосит перепел над водяным рвом; утром и вечером знобит на осеннем ветре; в скобяной лавке вместо курений от москитов появились карманные грелки; за мостом Исибаси в Тамарая слабо поскрипывают мельничные жернова; с безотчетной грустью бьют часы на башне Кадоэби; никогда, ни зимой, ни летом не гаснет пламя в Ниппори34 , и сжимается в тоске сердце - не на этом ли огне сжигают тела умерших; глянешь в небо, заслушаешься мелодией сямисэна, словно роняющего звуки на тропинку у подножья дамбы, на задворках чайных домов - пускай играет не самая прославленная гейша из Наканотё, пускай звучит всеми запетая «С тобой на единую ночь разделим мы ложе...», но печаль твоя поистине глубока; с осенних дней веселые господа начинают наведываться в веселые кварталы, легкомысленно плавают от дома к дому, они-то и есть самые верные, те, что в душу западают; бывшая молоденькая служанка с ненужными подробностями рассказывает, ах, поверите ли? в пруду Мидзуноя возле храма Д айондзи от несчастной любви утопилась слепая девушка, мастерица-массажистка, и всего-то двадцати лет от роду, никак не могла со своим пороком смириться, - такая вот ужасная новость! иные интересуются, куда это запропали Китигоро из овощной лавки и плотник Такити, и слышат в ответ: «Их взяли, ну, за это самое...» - и таинственный жест - указательный палец к кончику носа, понимайте, мол, сами: «нос» и «карты» звучат одинаково, хана, - смекаете? - все тут распускают слухи: «задержали за преступление»; у большой дороги играют детишки - уж они точно безгрешны, - вон видно, трое или пятеро взялись за руки и поют: «Раскройся бутон, распустись цветок...» - невинная забава; потом - тишина, и только самый привычный во всем квартале извечный шелест мчащихся рикш.