Постепенно истаивала утренняя свежесть; солнце пригревало; «Сёта, приходи вечером ко мне играть, будем фонарики по воде пускать, рыбу половим, на пруду сделали новые мостки, теперь совсем не страшно», - небрежно сказала девочка; Сёта почувствовал себя на седьмом небе и, провожая Мидори, только и думал, какая она красивая.

Синнё из Рюгэдзи и Мидори из Дайкокуя ходили в одну школу Икуэйся; в конце минувшего апреля, когда уже осыпались лепестки сакуры, а в тени свежей листвы показались цветы глицинии, на равнине Мидзуноя устроили большие весенние спортивные состязания - перетягивали канат, играли в мяч, прыгали через веревочку; все до того увлеклись, что не заметили, как долгий день стал клониться к закату; тогда-то это и произошло с Нобу, странно, обычно он - воплощенная выдержка, а тут споткнулся о длинный корень сосны возле пруда, рухнул ничком прямо руками вперед в красную грязь, испачкав низ рукавов куртки-хаори; Мидори случилась рядом, не утерпела и протянула ему свой платок алого шелка - «вот, вытрись», - проявляя заботу; кое-кто из мальчишек, кто давно сгорал от ревности, сразу все заприметили: «Гляди-ка, Фуд-зимото - сын священника, а как с барышней болтает, забавно, правда, как он благодорит ее? небось, Мидори выйдет за него, станет матушкой-настоятельницей, все будут ее называть Дайкоку сама - Божеством счастья» - так поползла сплетня; Нобу всей душой ненавидел такие досужие разговоры, даже когда речь заходила о чужом человеке, страдал, отворачивался, но держал себя в руках - такой уж у него был характер; само упоминание имени Мидори до жути напугало Нобу, но как он мог возразить? его раздражало собственное бессилие, но коли сказать нечего, оставалось сохранять невозмутимость; но долго так продолжаться не могло, а как поступить, он не знал и был в замешательстве; наверное, следовало бы проявить решительность, одним словом опровергнуть сплетню, он же тихо страдал до мучительного пота и чувствовал себя одиноким; поначалу Мидори нечего не замечала и однажды по дороге из школы дружелюбно обратилась к нему: «Фудзимото, а Фудзимото...», но тот лишь шаг прибавил; она заметила на обочине дерево с чудесными цветами - «ах, какие цветы, только высоко очень, мне не достать, Нобу, ты такой рослый, сорви мне, ради всего святого», - она обратилась к нему, старшему в толпе школьников, ему было горько, он понимал, что ребята подумают; не разбирая, где какие цветы, он протянул руку к ближайшей ветке, обломил ее и, едва кинув ее Мидори, убежал; сначала она удивилась: «как он невежлив!», но после нескольких подобных случаев стало понятно, что он старается держаться с ней особенно грубо, не то что с другими, подчеркивает свое к ней дурное отношение: не отвечал на вопросы, стоило ей приблизиться, спешил уйти, злился на все ее попытки заговорить с ним; Мидори совсем не понимала, что происходит, но устала подлаживаться под него, понимая, как это трудно, ломала голову и сердилась - «пусть себе злится, никакой он мне не друг, ни слова с ним больше не скажу, - Мидори немного сердилась, - раз так, и он мне больше не нужен, надо пройти мимо, нечего и разговаривать с ним, перестать даже здороваться при встрече - ну, как если бы между нами навсегда большая река пролегла, - ни лодки, ни плотика, - у каждого своя одинокая дорога, у каждого свой берег».

Миновал праздник; теперь Мидори перестала ходить в школу: грязь-то со лба смыть легко, а вот как отмоешься от позора? она всей душой чувствовала горечь, досада ее разбирала; в классе все они сидели рядом ровными рядами - и те, кто жил в передних кварталах, и ребята из боковых улиц, - казалось, им деваться некуда, только дружить, но странным образом раскол длился день за днем, словно его поддерживала чья-то злая воля; он повел себя трусливо по отношению к нашей девочке, его гадкий трусливый поступок в тот праздничный вечер, все понимали: болван Тёкити никогда бы не посмел без поддержки Нобу затеять драку, это в передних кварталах он мог бесчинствовать; перед людьми Нобу притворялся образованным, послушным, но загляни в его темную душонку: Фудзимото - истинный кукловод, мастер дергать кукол за ниточки; пускай он отличный ученик, лучше, чем она, Мидори, пускай он молодой хозяин из храма Рюгэдзи, но Мидори из Дай-кокуя никогда ни у кого и листком бумаги не одолжилась, чтобы ее голытьбой обзывать, нужно еще посмотреть, какие такие в храме Рюгэдзи влиятельные прихожане? вот ее сестрица три года состояла в близких отношениях с самим досточтимым Кава из банка, среди ее друзей - почтенный Ёнэ из квартала Кабуто, а господин Коротышка, депутат парламента! так и вовсе изволил обещать, что выкупит сестру и женится, очень уж она ему нравилась, только она сама не захотела за него, вот у них и не сладилось, а ведь он еще какое высокое положение занимал, это и сестрицына хозяйка говорила, что, не веришь? - сам спроси! «вишенный дом»23 Дайкоку, не живи там Омаки, вообще бы во мрак погрузился; хозяин к нам - к отцу, матери, ко мне - со всем уважением: как-то я в волан играла, ракеткой взмахнула и с грохотом прямо в вазу попала и фарфоровую статуэтку Дайкоку - Божества счастья, что в нише стояла и которой весьма дорожили, расколотила, - что за незадача! хозяин в соседней комнате как раз сакэ попивал, так он только и сказал: «Экая ты криворукая, Ми-дори», - а будь на моем месте кто другой, не миновать бы скандала, служанки прямо обзавидова-лись, - а все потому, что у меня такая сестра, хотя я сама только за домом присматриваю, но все-таки я сестра той самой Омаки из Дайкоку и вовсе не должна терпеть оскорбления от какого-то Тёкити; а сынок настоятеля из Рюгэдзи еще ох как пожалеет, что надо мной измывался, - после этих событий она совсем потеряла интерес к школе, уж очень ее гордая душа была уязвлена; сама разбила тушеч-ницу, выбросила палочку туши, оставила книги, счеты и только иногда вяло играла с подругами.

Вперекор вечернему стремлению с грустью возвращаются они в повозках после утреннего расставания, сохраняя в душе мечтательную память... некоторые стараются избежать людских взглядов, прячут глаза под низко надвинутой шляпой, опускают налицо полотенце-повязку; женщины на прощание сильно разок хлопают их по спине - по поверью, - чтобы свое имя схоронить в памяти гостя - ведь приятнее, если воспоминания о ней проникнут в его душу; случаются лица с хмурой улыбкой, иные - мрачные, отталкивающие... выйдешь на Сакамото, смотри под ноги: одна за другой возвращаются из Сэндзю повозки с зеленью - там надо быть начеку: вплоть до поворота к святилищу Мисима, до дороги Безумцев, докуда добредают ночные гости «веселых домов» - все они не в себе: здесь они наконец-то, считается, могут перевести дух, лица их расслабляются, они стеснительны, робкие подкаблучники, но и тут среди толпящихся на перекрестке нет-нет кто-нибудь да и брякнет, дескать, глядите, вон там важный мужчина, а у того копейки за душой нет, возвращается без гроша в кармане, не стоит и припоминать строки из «Вечной печали» Бо Цзюй-и24 : «И уже это счастье под небом у нас для отцов с матерями пример: их не радует больше родившийся сын, все надежды приносит им дочь...» - о том, как китайский император приблизил к себе девочку из рода Ян, - бывают времена, когда дочери бесконечно драгоценны, айв нашей округе много есть примеров тому, как Лучезарная дева Кагуя-химэ25 родится на задворках, перебирается потом в лучший веселый дом в Цукидзи, делается подругой знатнейших богатеев, овладевает тайной танца; какая-нибудь такая красотка по имени Снежная, сидя в гостиной, интересуется с редким простодушием: «На каком же дереве растет рис?» - словно бы ведать не ведает о прозе жизни, а ведь так недавно прирабатывала изготовлением цветочных карт; носит широченный пояс - в таких ходят девушки «веселых кварталов», сейчас она еще на хорошем счету, но с глаз долой - из сердца вон, глядь, она уже не звезда квартала, а в лавке красильщика тем временем подрастает вторая дочка, цветок редкой красоты, она пробует себя в новом веселом доме, что в квартале Сэндзоку, где мерцают фонари с надписью «светильник божества-ками»26 , вот она почти что на равной ноге с несравненной красоткой из сада по имени Кокити; стоит ли удивляться, что денно и нощно все слухи и разговоры об успешной карьере касаются только женщин, на парней смотрят, как на совершенную бесполезность, вроде дворняжьего хвоста в черных пятнах, назначенного разве что рыскать по помойкам; сыновья из домов, что выстроились рядами, и растут в местной подростковой стае, позднее - лет семнадцати-восемнадцати, в пору взросления, - сбиваются в компании человек по пять-семь, еще не франты с флейтой сякухати за поясом, но уже донельзя важно вступают под началом известного главаря, в одинаковых повязках из полотенец, с одинаковыми фонарями на длинных шестах, к тому времени, как они обретут навык игры в кости, станут все напористее заигрывать с красотками через решетчатые двери их обиталищ; семейное дело, которым они занимаются, отнимает у них всего только полдня - возвратившись в сумерках домой, приняв ванну, облачаются в тесноватые кимоно и деревянные постукивающие скамеечки-сандалии гэта: «Заметил новенькую в том-то веселом заведении? Смахивает на швею из мастерской в Канасуги, ну что за носик у нее, приплюснутый», - так уж у них устроены мозги, не переделать: простодушно попрошайничают друг у друга то щепоть табака, то бумажный носовой платок, чтобы высморкаться, прикалывают друг друга - в общем, добиваются известности на всю жизнь, так что даже детки-наследнички из других кварталов заимствуют прозвища местных мальчишек, а они знай свое: драку за дракой учиняют возле Больших ворот27 ; и все-таки, что ни говори, а подлинную власть забрали в нашем квартале женщины - взгляни! осенью ли, весной ли бурлят веселые заведения всех пяти кварталов; пусть и не в обычае нынче сопровождение с фонарем, но стук деревянных сандалий девочек-посыльных из чайных домиков мешается с мелодиями, под которые они подтанцовывают и напевают; спроси любого из веселой толпы, наводнившей наш район, ради чего он здесь, ответ будет: красные воротники, длинные рукава старинных кимоно Утикакэ, высоченные прически «красный медведь», приветливые улыбки, зазывные взгляды... пойди пойми, правда ли они такие красавицы, не стоит и пытаться понять, кто из здешних и вправду девицы высокого разбора ойран, достойные всякого уважения, а кому это все равно; что ж говорить о тех, кто целиком погружен в этот мир, кто проводит здесь все свое время с утра до вечера - тут никак не избежать напитаться здешним духом, так неокрашенная ткань жадно принимает краску: на взгляд Мидо-ри существа, именуемые мужчинами, не казались ни обольстительными, ни ужасными; ей не приходило в голову, что ремесло, которым промышляет ее старшая сестра, постыдно; еще когда та покидала отчий дом, Мидори плакала от желания сопутствовать сестре, даже во сне об этом мечтала, завидовала, ведь сестра сможет сполна вернуть отцу и матери дочерний долг; она и не подозревала, насколько переплетено прекрасное с кошмарным в сестриной жизни, через что той пришлось пройти, утверждаясь в своем ремесле; зато интересовало ее искусство утонченной - тоньше мышиного писка - беседы, которая так по нраву посетителям; или как стучать по решетке, загадывая желание; или как в меру приласкать на прощание гостя; ее не смущал особый жаргон «веселых домов», который был в ходу в ее квартале; шли годы, ей сравнялось четырнадцать, но когда, обнимая кукол, она прижималась к ним щекой, сердце ее билось учащенно, словно у принцессы из благородной фамилии, - по необходимости усваивала школьные уроки благопристойного поведения и домоводства, но всей душой откликалась только на разговоры о любовных отношениях с тем или другим гостем, кого любят или не любят, о хозяйских подарках к новому сезону - нарядах, о ночных дарах, преподнесенных богатым гостем куртизанке на праздник, передали для нее в чайный домик; весь этот блеск был прекрасен, а что сюда не подходило, казалось жалким, но по молодости ее и не тянуло вникнуть в чужие дела; ее взгляд привлекали одни цветы, в ее харктере смешались твердость и легкомыслие, и некоторая сумасбродность, в собственном выдуманном мире она придумала свой мир, похожий на тучку в поднебесье; дорога Безумцев, дорога Спящих - вот утренний возвратный путь по домам ночных гостей, что идут один за другим, по утрам здесь спят допоздна, передние кварталы моют и чистят и щедро поливают водой, а из задворочных Маннэнтё, Ямабуситё, Синтанимати и окрестностей тянутся вереницей те, кто нашли себе там ночной насест, те, кого не унизить бранным «актеришко», - завсегдатаи театральных подмостков, искусные в своем деле: вот певец под барабан и он же торговец тянучками, вот кукольник, акробат, танцор львиного танца на представлениях кагура28 , плясуны из святилища Сумиёси, танцоры с львиными головами, одетые кто во что горазд, франтят в шелковом крепе, тончайшем газе, в платьях с Сацумской печатью29 , туго перепоясанные широкими поясами из черного сатина, - мужчины и женщины, группами по пять-семь человек, плотными толпами; а то бредет одинокий печальный старик со сломанным сямисэном, что-то наигрывая на ходу, девчушку лет пяти-шести с красными лентами заставляет танцевать под песенку «Вон там видна в Кинокуни мандариновая лодочка...», не один вечер подряд они день за днем развлекают загулявшего гостя в «веселом квартале» или грустную от любви проститутку, им известно, что без доходов они не останутся, так что не стоит забрасывать дела, а мудро придерживаться прежнего, они кружат вокруг этого квартала, не останавливаясь, чтобы от доброты сердца дать подаяние, сомнительные типы в кимоно с драным, словно трава морская, подолом не стоят у ворот алкая милостыню, а проходят мимо; красавица артистка, соломенная шляпка лица не закрывает, видна прелестная щечка, идет бахвалясь горлом, бахвалясь руками. «Позор, что мы никогда не слышим ее голосок в нашем квартале», - щелкает языком хозяйка писчебумажной лавки, а в это время Мидори, вернувшись из ванной, сидит перед лавкой и наблюдает за прохожими, легко приподняла свои свисающие на лицо волосы и наскоро заколола полукруглым самшитовым гребнем, подхватывается - «зазову-ка ее к нам, эту артистку!» - бросается следом в развевающемся платье, удерживает за широкий низ рукава кимоно, и не видно со стороны, вложила ли она туда деньги, обе о том ни слова, даже и в шутку, но уже звучит с медлительной плавностью любимая песня о Светлом Вороне и вскоре смолкает чарующее «благодарю за ваше внимание», такое не купишь, а толпа слушателей знай пересуживает - «подумать только, совсем еще ребенок, а сумела такое проделать» - и не на артистку глядят, а на личико Мидори, - «вот бы всех мимохо-жих актеров просить нам показывать их умения, пусть сыграют на сямисэнах, флейтах, барабанах, певцов и танцоров, что мы никогда не видим-не слышим», - шепчет Мидори в тот момент стоящему рядом Сёта, а тот в ответ изумленно: «Это уж слишком!»