– Покупаю их для мамы, – ответил он и только тогда подумал о Тане, оставшейся в хмурой Москве.

– Ваша мама будет рада, – сказала пожилая женщина.

Она принялась копаться в потертом кошелечке, выискивая копейки на сдачу с трех рублей. Бумажных денег в кошельке не было.

– Пожалуйста, не надо сдачи, – сказал Серго подчеркнуто вежливым тоном. – Всего вам доброго.

Он зашагал по проспекту с букетиком мимозы в руке. Навстречу ему стали попадаться все более многочисленные группы молодежи. Кругом стояли, ни во что не вмешиваясь, милиционеры. Потом он увидел флаги и понял, что эти молодые ребята и есть забастовщики. Почти у всех в руках были небольшие флажки. Сперва он не мог понять, что это за флаги, пока не наткнулся на парней, которые размахивали двухметровыми полотнищами темно-красного цвета с черной и белой полосой.

Таким был флаг независимой Грузии до ее присоединения к Советскому Союзу.

Чантурия сворачивал с проспекта Руставели на прилегающие улицы и снова возвращался к нему. Транспорт не ходил, проспект невдалеке от улицы, ведущей к дому его матери, был перекрыт. Он увидел бетонные блоки, перегородившие проспект, а рядом с ними – три танка и с пяток боевых машин пехоты, стоявших с выключенными моторами вдоль тротуара под кронами деревьев. Так вот откуда тот грозный грохот ночью! Около одного из БМП толпился взвод вооруженных солдат. В открытом башенном люке танка стоял офицер. Неподалеку несколько демонстрантов с плакатами оживленно переговаривались, не обращая никакого внимания на солдат. Солдаты тоже не обращали на них внимания. Казалось, вот-вот начнется военный парад, как в Москве в день Октябрьской революции, когда на центральных улицах так же стояли танки, готовясь пройти через Красную площадь, только там не было юношей с плакатами. Самодельные транспаранты и плакаты были изготовлены из попавшихся под руку кусков фанеры или простыней, лозунги на них написаны от руки или склеены из вырезанных из бумаги букв. Чантурия участвовал в организации по меньшей мере сотни публичных демонстраций в поддержку Советской власти, но никогда в жизни не видел столько разнообразных призывов. Безусловно, их не приобретали в пропагандистских магазинах партии. На одном плакате можно было прочесть: «Российская империя умерла, она разлагается и смердит», на другом – «Армия оккупантов, вон из Грузии!», на третьем – «Русские, убирайтесь домой!»

Какая-то молодая женщина, сидевшая на скамейке под деревьями с двумя близнецами в коляске, окликнула его и спросила, который час.

– Полдвенадцатого, – ответил он. – Вам не кажется, что здесь небезопасно сидеть с детьми? Вокруг творится черт знает что.

Женщина только рассмеялась:

– Тут же полно солдат, они нас в обиду не дадут. Чантурия не понял, смеется она или говорит серьезно.

– А что вы думаете насчет забастовки?

– Да то же, что и все. Русские должны убираться отсюда и оставить Грузию нам.

Серго легко догадался, что она и его включила в это «нам».

– А кто же тогда будет защищать детей? – спросил он.

– А тогда им защита и не понадобится.

– Какие прелестные у вас детишки. Может, эти цветы принесут им счастье?

Он протянул женщине две веточки мимозы.

– Мне бы не хотелось обделять ту, которой предназначен этот букет, – заметила она с легкой улыбкой.

– Она будет рада поделиться с вашими двойняшками. Букетик предназначен моей маме, а она очень любит детей. И поскольку я уж раздариваю цветы, вот эту веточку дарю матери этих ребятишек.

– Спасибо. Я передам ей.

– А, так они не ваши?

– Моей сестры.

Он притворился озадаченным, хотя и успел заметить, что на ее руке нет обручального кольца.

– В таком случае позвольте еще добавить цветов для доброй нянюшки. Так будет по справедливости.

Он выбрал самую лучшую веточку и вручил ее девушке. Она поблагодарила и подвинулась на скамейке, освобождая место рядом.

Чантурия присел. Он похвалил двойняшек, спросил о здоровье их матери, отца и, наконец, поинтересовался самой нянюшкой.

Ее звали Ламара. Она улыбалась, и улыбка у нее была чудесной. Разговаривая с Серго, она то и дело поправляла ребячьи одеяльца, чтобы не выдувало тепло, и старалась держать коляску в тени. Она была, как сказали бы русские, сдобной, как пышка.

Демонстранты с плакатами, подчеркнуто не обращая внимания на солдат, прошли мимо Чантурия и девушки вдоль проспекта. Кое-кто из них приветственно махнул рукой, а еще кто-то спросил:

– Ламара, ты придешь?

– Конечно приду, – откликнулась та. – Только занесу домой ребят Елены.

Чантурия хотел спросить, кто эти демонстранты. Более того, он посчитал, что его долг узнать, кто они такие. Но, получив ответ, он обязан был написать докладную записку о слышанном, а писать ему не хотелось.

– Это мои друзья из университета, – пояснила Ламара, предваряя его вопрос. – Мы носили воду людям, объявившим голодную забастовку. Храбрые женщины!

– Женщины?

– Да. Больше ста женщин.

– А чего они добиваются голодной забастовкой?

– Свободы Грузии, – она произнесла эти слова, глядя в глаза Серго, как бы бросая ему вызов. – Как видно, вы не очень-то много знаете о нашем движении. Вы что, газет не читаете?

– Я живу не здесь, – ответил Чантурия.

– Да? Где же?

– В Москве.

– А что вы делаете в Москве?

– Я на административной работе, – автоматически ответил он. – В Министерстве внутренних дел.

Такова была его обычная легенда.

Под ней скрывалось его настоящее ведомство, его действительная работа, о которой он не мог рассказывать, и подлинный номер телефона, где на звонки отвечает якобы секретарь, а на самом деле сотрудница КГБ, сидящая в здании на площади Дзержинского. Но в этот момент ему и в голову не приходило, что нужно придерживаться разработанной в деталях легенды.

– Газеты, журналы, всякая периодика – вот моя работа. А грузинских газет среди них почему-то нет.

Она снова улыбнулась:

– В таком случае вам нужно изучать наши «внутренние дела».

– Не изучать, а переучиваться. Я здесь вырос. Моя мать так и живет здесь, через две улицы. Возможно, вы переучите меня. Может, мы перекусим где-нибудь поблизости, а потом вы познакомите меня со своими друзьями, расскажете о себе и о них?

– Я бы не отказалась, если бы могла, – ответила Ламара совершенно искренне. – Но на моем попечении эти двое – до самого вечера. – Она кивнула на двойняшек. – Ну, а после мы можем встретиться.

Они договорились встретиться у Дома правительства и расстались.

Дом правительства – относительно новое здание, по его фасаду поднимались аж до пятого этажа облицованные каменными плитками арки, а за каждой аркой виднелись огромные окна. Раньше на площади рядом с ним высилась статуя Сталина, но потом ее убрали, однако бронзовый памятник Ленину уцелел и по-прежнему стоял поблизости.

Перед длинной каменной лестницей, ведущей к Дому правительства, плескалось живое море людей. На самом верху лестницы, обратившись к ним лицом, одиноко стоял какой-то человек. Позади него, вдоль фасада здания, выстроилась шеренга милиционеров – грузинских парней в летней серой униформе. Они ни во что не вмешивались. Еще больше сотрудников милиции замешалось в толпе. Непонятно, зачем они находились здесь, и в толпе и перед зданием, – то ли для разгона демонстрантов, то ли для их охраны, а может, просто пришли посмотреть и послушать. Там, где стоял одинокий человек, не было ни трибуны, ни возвышения для оратора, ничего такого, что могло бы отделить выступающего от слушателей.

Человек этот был Георгий Микадзе. Он стоял, тяжело опираясь на трость, обхватив ее инкрустированную рукоять обеими ладонями. Казалось, если трость убрать, он упадет. Его фигура совсем терялась на фоне высоченной пустой арки массивного здания.

Говорить он начал тихим размеренным голосом. Но по мере выступления голос его становился все крепче и звонче.

– Кто это? – спросил кто-то сзади из только что подошедших.