– А это что за дом? – поинтересовался Серго.

– Это? – рассмеялся Микадзе. – Да это Лубянка. Над этим названием большинство людей не смеялось, даже в те дни, через пятнадцать лет после похорон Сталина. Там размещались штаб-квартира и тюрьма КГБ – Комитета государственной безопасности. Это страшное здание окрестили так по древнему названию улицы, на которой оно стояло, хотя улицу давно уже переименовали в честь Феликса Дзержинского, создателя первой советской политической полиции – ЧК, предшественницы КГБ.

– Пройдем мимо него, – предложил Серго.

– Хорошо, пройдем, – согласился Микадзе, хотя и немало удивился.

Серго легко различал в толпе, снующей вокруг здания, кагэбэшников в гражданской Одежде. Они не смешивались с толпой, люди обходили их. С интересом посмотрел он на мужчин в форме, входящих в здание и выходящих из него, двигающихся размеренным, четким шагом. И он подумал, что, если бы стал одним из таких людей, мама никогда больше ничего не боялась бы.

Но лишь спустя пять лет, после армейской службы, он смог сказать матери, что решил поступать в школу КГБ. Она сперва не могла поверить, что ее сын избрал такой путь. Она думала, что он станет архитектором, как и она сама, или же артистом, как многие их друзья. Только не сотрудником КГБ.

Он не объяснил ей причину. – Ну что же, – только и сказала она, употребив поговорку, что лучше вынести удар от любимого, чем от незнакомца.

Как видно, мысль о возможности вообще избежать удара никогда не западала ей в голову. В этом она больше походила на русскую, нежели на грузинку.

Теперь мать Серго жила в центре Тбилиси, через улицу от проспекта Руставели – главной транспортной артерии города. Дом был построен по проекту ее отца. Он вспомнил, что мать переселилась в этот дом, когда он уже служил в органах госбезопасности. Как она гордилась, показывая ему высокие потолки в квартире, прекрасный вид, открывающийся из окон, двор с детской игровой площадкой! Как она гордилась тем, что этот дом создал ее отец!

Такси свернуло с обычного пути.

– Проспект Руставели закрыт, – объяснил водитель, – идет забастовка.

– Что скажешь об этом? – спросил Серго. Мать только рассмеялась:

– Да тебе же, наверное, больше известно, чем нам! Она всегда считала, что раз у него такая работа, то он должен знать все, что творится в Грузии, даже то, что происходит в ее жизни.

– Но все же объясни мне.

– Студенты перекрыли проспект. У них плакаты – сам увидишь. Протестуют. Гласность в действии.

– А чего они хотят?

– Свободу Грузии, – ответила мать. Странно было слышать политический лозунг из уст матери.

– Это написано на их плакатах?

– Да. Один из наших соседей – активист Фронта освобождения Грузии, его фамилия Цагарели, может, помнишь его? Он, наверное, зайдет к нам – придет агитировать тебя. Я ему сказала о твоем приезде.

– А он что, забыл, где я работаю? – спросил Серго, хотя прекрасно понял, что мать всего лишь шутит. – Как долго протянется эта забастовка?

– Дня три-четыре. Все началось с голодной забастовки женщин. Чего они добивались, я не знаю. Это как-то связано с абхазцами – они хотят отделиться от Грузии, Грузия – от России, а грузины не хотят отделения Абхазии… Я ничего не понимаю. Георгий знает. Я тебе говорила, что он сегодня ужинает с нами?

– Да нет. Ты писала, правда, что его освободили.

– А хорошо, что он придет?

– Конечно. Я и сам думал, как бы его разыскать.

– Он тебе все и объяснит.

Несмотря на предупреждение матери, он оказался не готов встретить такого Георгия. Он помнил его высоким симпатичным мужчиной, с развевающейся гривой черных волос и голосом, звеневшим как золото. А кто же теперь перед ним? Старый человек, с впалыми щеками, слабыми, трясущимися руками, опирающийся на трость…

Мать вышла на кухню, и через пару минут комнату наполнил аромат лепешек с острым сыром – она принесла хачапури.

– О, Мария приготовила хачапури! – с восторгом воскликнул Георгий. – Помню, как я ел их в последний раз, это был такой памятный вечер, что я жил воспоминаниями о нем целых десять лет.

Он говорил размеренно, с болезненной точностью, каждое слово будто путешествие в прошлое.

– А ты помнишь, Серго?

Серго Чантурия тот вечер не помнил. Он хотел бы вспомнить, да не мог. Но зато он помнил другое. Например, как он впервые пришел домой после окончания школы КГБ. Он пытался переключить воспоминания на другое, но тщетно.

Тогда, в тот памятный вечер, тоже повсюду в доме чувствовался аппетитный аромат хачапури.

Он вымыл руки и прошел на кухню пообедать. Ели они молча. Хачапури были столь хороши, что сначала он даже не замечал молчания, что было весьма необычно, потому что мама всегда говорила с ним о всякой всячине, пока он ел. Серго заметил, что мать чем-то озабочена. «Что случилось?» – поинтересовался он. Она ничего не ответила, лишь только посмотрела своими темными глазами на окно. А потом, чувствуя его нетерпение, ответила: «Арестовали Георгия».

Хотя для него эта новость полной неожиданностью не была, но все же оказалась чувствительным ударом.

– Он что-нибудь издал за границей? – спросил сын.

– Да. Он опубликовал две статьи в парижском журнале «Континенталь». Но ты же знаешь, здесь никто печатать их не хотел, – ответила она и тихонько заплакала.

Он коснулся маминого плеча:

– Может, ему дадут небольшой срок. Мало ли как повернется дело.

Мама горестно покачала головой.

– Можешь ли ты что-нибудь сделать для него? – вдруг спросила она, опустив голову и не глядя на Серго.

Он почувствовал, как внутри его закипает раздражение. Мать никогда ни о чем не просила, хотя и знала, как, впрочем, и все, какими возможностями он как сотрудник КГБ располагает. Она всегда полагалась только на себя, ни к кому не обращаясь за помощью, и вот теперь просит помочь Георгию.

Он оцепенел: впервые она просит его о чем-то, а он ничего сделать не может.

Серго с пеленок знал Георгия. Он помнил, что еще когда он был совсем маленьким, мать говорила, что Георгий – человек с необыкновенной судьбой, он глас народа, этот дар у него от Бога.

И вот теперь его вместе с Божьим даром арестовали.

– Ты же знаешь, мама, что тут я мало что смогу сделать, – ответил Чантурия.

Ему стало больно от своих же слов. Но это была правда.

– Если бы тут было воровство – угнали машину, хулиганство или еще что-то малозначительное, я, может, и помог бы. Но тут политика. Закон есть закон. Изменить его я не могу.

– Но ведь закон несправедлив, а твоя организация проводит в жизнь этот несправедливый закон. Извини меня. Я всегда воздерживалась от того, чтобы говорить с тобой на подобные темы.

– Мама, Георгий был членом Союза писателей, и он писал, его печатали. Если он не мог издать то, что хотел, то таковы правила игры. Он знал эти правила и отдавал себе отчет, что его ждет за их нарушение. Поэтому тебе не стоит слишком переживать за него. Он знал, на какой путь вступил, и ему следовало быть готовым к тому, что его ждет.

Мать только и вымолвила:

– А вот в западных странах людей за политику не сажают. Почему же такое?

Он посмотрел на нее:

– А откуда тебе известно, что не сажают?

– По ночам я слушаю разные «голоса».

Ему нелегко было представить себе, как мать в глухую полночь, сидя в кресле перед окном – только там ловились волны зарубежных радиостанций, – слушает «голоса»: «Би-би-си», «Радио «Свобода», «Голос Америки».

Все это происходило десять лет назад, и вот он живой Георгий, которому Бог отмерил вместе с его даром два, один за другим, пятилетних срока лишения свободы: первый – за антисоветскую пропаганду, второй – для «профилактики», сразу же по окончании первого срока, вместо освобождения, якобы за нарушение лагерного режима, а на самом деле, как все знали, просто чтобы сломить его.

И вот перед ним тот самый Георгий, чье имя назвал Сахаров в первый же день по возвращении из ссылки, требуя освобождения всех политических заключенных. Тот самый Георгий – неистовый борец за свободу своего народа. Его жена умерла, здоровье он основательно подорвал, звонкий голос превратился в невнятный шепот… Но он не был сломлен, и огонь по-прежнему полыхал внутри него.