А Светик чуть губки выпятила, на глазки выражение своё тяжёлое надела да лицо ко мне ровно на три четверти развернула. (В какой-то образ вошла.)
– Это же я – Р-р-р-раман!! – кричу ей на ухо радостно...
Кивает, в строгой вуальке отрешённости.
– Как ты, Светик?! – с надеждой перекрикиваю долбёжку...
Кивает, в строгой вуальке отрешённости.
– Давно всё уже было, правда?! – отчаянно пытаюсь найти отклик...
Кивает, в строгой вуальке отрешённости.
– А мама?! – проигрывая, не сдаюсь...
Кивает, в строгой вуальке отрешённости.
Боже, что с ней?! – и тут я понял: этот утомлённый глянцевый образ, эта застывшая восковая личина призваны как бы Светикову непостижимость оттенить. К иным, параллельным, мирам принадлежность, куда мне доступ заказан. Штукатурка! Не даёт она лицу шевелиться.
Ну и видение.
И ещё почувствовал я, как что-то багровое, невысказанное и очень важное толчками из-под сердца моего отходит в Светину сторону, и увидел, как она, от этого потока порозовев и подбоченясь, с удовольствием включила свой знаменитый оскальчик свалившимся откуда-то, накрывшим её друзьям и, целуясь с ними щёчкой, вобрала заодно игривым глазом мой последний импульс... И вспомнил я о превращениях энергии... и увидел явственно в возбуждённом Светином зрачке глумливый водоворотик – ту чёрную дыру, куда сливаются остатки моего чувства.
И наступил тогда в теле вакуум, и зазвенело в нём что-то важное очень, да запоздалое.
...и виноваты мы всегда, господи, если даже искренни мы, и разрушаем невольно храмы наши, и истекают кровью любови наши... И зреет завязь конца в самом сердце – не оттого ли, что средство превращаем в цель?....
– Welcome to my dream, – вдруг кто-то чётко прошептал мне на ухо, заглушив полностью и дискотеку, и внутренний мой голос.
Я, конечно, оглянулся.
Пухловатый еврейчик улыбался мне глубокими чувственными глазами. И подмигивал снизу вверх – инфернально.
– Я Федя, Федя Пиздерман, – доброжелательно пропел он мне на ухо и тут же снял очки, чтобы их обтереть. Отчего одутловатое интеллигентское лицо инфернальности лишилось, беспомощным сделалось и даже милым... – Так зовут меня друзья, – добавил он, вроде как оправдываясь.
Ага. А я ведь знал всегда, что в поворотный момент судьбы именно он это будет: Пиз-дер-р-р-ман... Знание о Пиздермане как об экзистенциальном антиподе залегало во мне, очевидно, на глубине подсознательной, там, в глухом отстойнике, на уровне детского страха, потому как всплывши вдруг на поверхность и отождествившись, обернулось оно неожиданной готовностью ко встрече с неведомым. (Ну, помните – Пиздерман?.. Непрошибаемый модельный продюсер, коллекционер, гроза рублёвских жён?..)
Да, был в этот момент я чуть раздавлен Светой, узрев разом и высшую точку, и конечный пункт моих кипений... Но мобилизовался весь, нашедшись сказать себе твёрдо: никакой рефлексии, все терзанья загоняем быстро в одно место!..
И не стало тут никого – ни Светика, ни Фисы... Вся тусовка улетучились вмиг – за полнейшей, вероятно, ненадобностью в следующем действии.
– Добро пожаловать в мой сон, – повторил новый персонаж, слегка картавя.
Это же всё была бутафория, подумалось с внезапно пришедшей лёгкостью, пока вокруг сумбурно менялись декорации. А единственно достоверное существо подслеповато взирало сейчас на меня, и не могло оно не вызвать, в общем-то, симпатию... Вот это вот – тот самый чёрный хищник?.. Это кто тут желает меня проглотить?! Я открыто улыбнулся, пожимая ему тёплую, чуть влажную ладошку.
– Один – ноль в вашу пользу, – растерянно улыбнулся Федя. – Я думал, вы меня будете сейчас убивать. А вы такой большой, но... вежливый.
– Конечно, Федя. Очень о вас наслышан... С волнением слежу за вашими выступлениями по телевидению, – добавил я почему-то. И запутался немножко: – А почему, собственно, сон – вы же реально сейчас в «Зиме»? Празднуете Новый год...
– Мой сон – это жизнь. Реально-то я сейчас... в Куршевеле, – подумав, сообщил Пиздерман. – А вообще, я одновременно везде, – вздохнув, добавил он. – Это вы во сне, а я... на работе.
– Да. Жизнь, сон, работа... – постарался осмыслить я сказанное. – Действующие лица... всё те же.
– Что делать, такая жизнь сейчас. – Пиздерман расплылся в приглашающем жесте, и выжидательно застывшая вокруг тёмная плоскость рассыпалась на бесконечное множество хрустальных квадратиков, похожих на соты... Они громоздились во всех направлениях, но не просто так, а со смыслом, потому что в каждой ячейке содержалось по восковой полуголой девице. В различных положениях застыли фигурки – светящиеся, лоснящиеся, перламутровые, с кукольными выражениями на похожих лицах. И у всех губки приоткрыты – с надеждою. Нет, статуэтки вроде одинаковые не совсем, всякая что-то своё выражает, но вот отвлечёшься – и не осталось в памяти ни одной. Усреднённый образ только.
Опять всё бутафория.
А под каждой ячейкой, между прочим, по бирочке. Сплошные нули какие-то... Цена?!
...Светик, ты... здесь?! Только держись, не замерзай совсем, я вызволю тебя, отогрею, только не... (Я такой Кай, а она там где-то Герда. Правда, на самом-то деле наоборот было.)
– Та-ак, тепло, тепло... – Федя даже пиджак снял свой чёрный кожаный. И такой вальяжный стал: – Ну, а если без эмоций – можно ведь на ты?.. – какая разница, где там твой Светик?.. Чем лучше он Таника или, положим, Юлика?.. Все тут у меня – сту-у-у-улики! И все – хрустальные! Все – незаменимые, а следовательно, труднодоступные. Ой-ой, как трудно!.. И каждая так себя ведёт, будто самая-самая женская вещь у неё только у одной, и эта вещь всегда при ней!..
Куклы сдержанно кивали, меняли положение губок и вообще. Соглашались.
И тут я понял моё предназначение. Ну не может так всё быть кругом однозначно. Я же противовес!.. И если я могу сделать хоть что-нибудь...
– Знаешь, Федя... Я думаю, ещё не поздно. Отпусти её, Федя. Отпусти.
– Х-ха! Один – один! – Пиздерман с удовольствием пыхнул сигарой. – Конечно. Да забирай!.. Спросил ты у неё, нужно ей это? Это – ей – нужно?! Пожалуйста – вон она у нас, на верхней полке, с бантиком: спешл прайс! Объясняю, почему спешл. Во-первых, натуральная лолита: для мужчин лицо самое оптимальное. Во-вторых, харизма. Английский там, художественная гимнастика... Умница. Подойди к ней, чего ты... Разбуди её! Скажи: я тебя люблю. Что ответит она тебе?..
Устремился я взглядом, куда Федя указывал, и не увидел. Никого не увидел. Только куклы напуганные глазками делали.
– Порядочная девушка стоит сейчас... ну, очень дорого, – продолжил Пиздерман размышление. – Поэтому спрашивается вообще: а что такое любовь?! И отвечается тут же: не что иное, как бездушная покупка! Вот в чём для тебя вопрос, смешной ты человек: будет ли у тебя столько денег, чтоб в нынешних условиях позволить себе такую безделушку?!
– Полная подмена понятий... – открыл я было рот, чтоб рассказать Феде про моих дядю с тётей, золотую свадьбу на днях сыгравших, в метро направить Федю или Булгакова процитировать: кто сказал, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!.... – да холодок вовремя пробежал между лопаток, будто уличили меня в чём.
– Я больше скажу, – перебил Федя, в полемике не нуждаясь. – Момент очень, конечно, травмирующий. Ты вон какой парень – здоровый, симпатичный, весь из себя. Думаешь, я не вижу?.. И тебе, конечно, давай такую же – красавицу? Н-ну-ну. Попробуй, разведи её! Цветы-стихи, театр... как раньше, а?!... Хрена! Они давно у меня все, самые клёвые. Какой бы там ты ни был – ну не можешь ты её сам собою заинтересовать и привлечь! За мужиком деньги должны стоять, много денег... Да, раньше тёлки давали даром. Но время-то было, а?! Тогда все были лохушки. Уровень сейчас другой. Смотри, смотри – они не понимают, кто ты и чего тебе вообще здесь надо... Они боятся тебя, слышишь?
Нарастающий хрустальный звон подтверждал Федину правоту. Отовсюду в этом звоне стекалось ко мне девичье презрение. Стало немножко стыдно. Не совсем, конечно, а самую малость. За несбывшееся моё начало... И чем ярче расцветали прописные Федины истины, тем прицельней метили они именно в него, в моё белое восторженное пространство, и тем плотней была их необратимость и однозначность. Странное оцепенение опустилось на меня. А память того, чего мне вообще здесь надо, вопросительной дымкой окуталась.