И ты обосран, слышишь, Дон Педро, ты – чужой на празднике жизни! Какой бы там ты ни был – нет тебя, понял?!

«...кто же на дискотеку сниматься ходит?!»

«...мы же не проститутки».

«...глазки у нас намётаны».

«...чем удивишь ты нас? Котлами золотыми палёными?»

Никто никого – в упор.

«...или „Порш“ у тебя тысяч за двести?»

Все кто под чем.

«...ну, может, сядем тогда, а то и подумаем».

Все напоказ, а вокруг... никого!

«...вот у меня есть цель: мне 50 млнов и выше».

И – никого, и – ничего!

«...и если хотя бы 50 – пойти на отношения и сделать вид, что интересен человек...»

Где ещё так повисишь?!

«...на выставку яхт поеду – мужа не найти в клубах...»

«...ну просто как. Я смотрю сразу: у человека внутренний мир...»

Они все или писательницы, или дизайнерши, или там в банковской сфере.

Я их всех ненавижу.

...стоп! Не дай бог нам их осуждать. Они просто хотят сильнейшего, говаривал мой клубный знакомец Дима. Оленя с крупными рогами. Тебе давай красивую? – они хотят богатого! Они стремятся к тому же, что и мы – но по-своему. Гулять? Плясать? Тусоваться? – Х...ня. Правды своей не скажут они никогда.

...стоп! Я зажигаю свет. Рома больше нет. Ромы больше нет. Моя правда – и портрет. Моя нелепая упёртая трижды всем известная – только что вылупившаяся моя правда. Она мечется, хочет разрядки. Рыщет в девственных глазках, увещевает. Заклинает.

Где-то рядом, под, над и везде – глуховато покатились раскаты. (Это Москва прорвалась Новым годом. Как фурункул.)

...иди ко мне, слышишь?.. Позови меня – я спасу тебя! Оглянись вокруг. Везде грязь, везде такая фальшь... Что случилось с миром? Всё везде наоборот... Где ты теперь, кто нежит там тебя, шальную от конфетти, в каком «Мосту», какой ещё лгун послывле?..[28] Чего ждёшь ты от него, от них от всех?.. Нежности? Преданности? Чувства?! Иди ко мне – я дам тебе всё это, нет – я дам тебе много больше!.. Я дам тебе дам тебе дам тебе дам тебе дам тебедам... тебедамтебедам...

...господи, что ещё?! Платьица, ресторанчик?.. Что – я – могу – ей – ещё?!! Что я могу дать вообще, кроме воловьей преданности?! Как, интересно, представлял я будущность?.. Маленькая хозяйка на моих коленках учит географию?! И с самого-то начала зреет во мне незаметно всегдашний мой предел – и вот я вдруг закончен, исчерпан... Как быстро, господи!.. Ничего дальше и быть не могло. Да и при чём она! В который раз, господи, ты подводишь меня к черте, за которую самому глянуть страшно...

...и я на этой черте... застываю, и зализываю раны, и опять оседаю на дно – а жизнь несётся прочь!..

...не могу прорваться выше – почему?..

...не знаю и знать не хочу, кто я есть – почему?!

...почему не нужен мне никто, господи, ответь!!

...почему отгородился я ото всех – от них, которых я как бы выше? Почему вокруг всё фауна, всерьёз не воспринимаемая?! Я величаю их животными прозвищами, а сам я кто, господи? – муравьед? павлин?.. дятел?!

...я вне, вне, вне этого грёбаного социума – почему?..

...я почти не работаю – как даёшь ты мне мой хлеб?!

...я презираю клубы – я висну в них – зачем?..

...где друзья?! Почему не нужен мне никто, господи, ответь!!

...и как, как все эти ящеры, тритоны, питоны, шмели да трутни имеют всё, что пожелают, – деньги, наглость, мощь... ты отдал им даже моего выстраданного стулика, который...

– Ду-ра-чок. Так надо. Забыл?.. Стулик – всего лишь средство. И кому ты там завидуешь. Это же всё – тени. А ты, ты – ТЫ! – дурак! – ещё жив.

– Но я... никто.

– Неважно. Главное – что ты жив.

То была мгновенная тёплая вспышка, будто кто-то тронул меня, большой и мудрый, укутав, как маленького – взъерошенного и злобного. Всеобъемлющее покрывало легло легко и вязко – странным образом оно как бы освобождало ото всего. Я лежал, не шевелясь, как в сладкой вате, слушал хлопушки и улыбался над собой – такой вот у нас Новый год, впервые в жизни.

– Не печалься, – слышу я ласковый голос, нет, не голос – посыл, обнявший меня со всех сторон, и чувствую тепло вокруг. – Объект твоего сожаления – всего-то лишь она?! Пшик, мгновение!.. А ты уж ненавидишь всё кругом – из-за того лишь, что не можешь обладать её минутной прелестью?!.

– Ты – Перец? – осенило меня.

– Эх, трубадур. Так ни разу и не вспомнил обо мне всё это время... Впрочем, я не в обиде. Главное, что ты – жив... после стольких дней запоя и бодибилдинга! Но... полетать всё равно тебе придётся – как я обещал. Не бойся, с концами не улетишь, – добавил Перец по-свойски. – Если только сам не захочешь. И если сам себя не забудешь.

– А возможны варианты?..

– Посмотри в окно.

Окно?! Ну да, окно. Вот оно, передо мной. В нём глубокое звёздное небо. И – два огромных шара, две планеты-близнеца ослепительно синей гаммы. Это Сириус, отстранённо говорит голос внутри меня, Сириус-двойная звезда. Она обитаема, там тоже люди. Только вот высоты они не боятся. За это планета даёт им энергию, и они летают. Потому нет и силы притяжения – откуда ей взяться, если высоты никто не боится?....

... «En Sirio hay ninos...» [29] Лорка! Самый короткий стишок... И как это я тогда сиганул с той скалы... с такой высоты?!

– Улавливаешь? – продолжает голос. – Только зайти с другого конца – как причина станет следствием!...

Два огромных синих шара совсем рядом, они гипнотизируют, уводят в свои почти уже осязаемые объемные перспективы. Их притяжение колоссально, и я всё явственнее чувствую, как завораживает эта гигантская безучастная сила.

...куда сильнее, чем море тогда, на Кипре, и равнодушие вечности подступило к немеющему сознанию, как кормилица к грудничку...

И я стремительно поплыл, как через рваные облака, сквозь оболочку образов, произвольно рождаемых вздорным сознанием – оно будто жило само по себе, независимо от неподвижной, вмершей в подушку головы... И я всё так же летел, да – я безусловно нёсся куда-то, и на пути была неиссякаемая и причудливая череда явлений, бессвязно перетекающих одно в другое, и я радостно чувствовал, как направленно и с ходу могу нырять в эти озёра, врезаться в них, проходить их насквозь, вживаться по пути в предлагаемые мне картинки, становясь их главным героем, с лёгкостью подхватывая и развивая сокрытый в них смысл. Там, в тех дивных лужицах, моментально открывалась мне настоящая суть вещей – подавляюще многомерная и одновременно донельзя простая, и бодрствующий мозг удивлённо вбирал обратно, в себя эти им же порождённые поразительные открытия... Но вот сменились декорации, и одну абсолютную истину вымещает почти бесследно другая, и вдруг ёмко и объёмно наплывает осознание чего-то нового, наконец-таки абсолютно непреложного – оставляя через миг лишь сладковатое, чуть стыдливое послевкусие... И – никакой, никакой надежды сделать стоп-кадр, чтоб вывести, вытащить туда хотя бы что-нибудь из этого, и чтоб мгновение, бесконечное в своей правдивости, обрело наконец своё заслуженное бессмертие, прежде чем стать ничем: ведь даже здесь, оказывается, явления неумолимо чередуются – поэтому наперекор, назло всему в руках у меня камера, и я слеплю, кощунственно слеплю тем самым флэшем против Солнца невесть откуда взявшуюся между мной и неземным закатом абсолютно голую точёную фигурку, которая охотно и восторженно извивается в изгибах, и я вспоминаю, кто она, и я понимаю, как это наконец-то прекрасно, и я знаю, что всё впустую, потому что это – уже – было, и потому что нельзя ничего из этого взять туда, но всё слеплю и слеплю вспышкой, и не могу, я не могу иначе – и плачу, и реву ручьями, и мне попутно интересно, как там в постели моё лицо, и я проверяю его почти немой рукой, но оно сухо и неподвижно...