Бог сновидений не произнес ни слова в ответ, лишь взглянул на Губителя… И последний разглядел в его глазах нечто такое, что заставило его, поспешно отвернувшись, бросить на ходу:

— Ладно, дело твое. Мне тоже пора. Так что, я забираю девчонку и исчезаю…

Молчание. Безразличие в душе и холод во взгляде.

— Если понадобишься, я пришлю за тобой духа…

И вновь тишина.

— Я закончу свои дела, а потом помогу тебе…

Это странное молчание, от которого все больше и больше веяло пренебрежением, начало раздражать Нергала: "Да что он возомнил о себе, жалкий дух?"

— Слушай, малыш… — Губитель обернулся, но рядом с ним уже никого не было. Лаль исчез, не оставив и тени на полотне своей земле.

— Мда… — сорвалось с губ замершего в растерянности бога погибели. Ему вдруг стало не по себе. На ум пришла поговорка смертных: "Страшен не злодей, но зло, сотворенное им…" Прежде он лишь смеялся над этими словами, видя в них само воплощение заблуждения. Теперь же, задумавшись, ощутил некое смутное беспокойство.

"Какое же чудовище я создал, если оно пугает даже меня? Нет, — перебил он себя, — ну что такое! Это же, по меньшей мере, глупо — мне бояться и кого? Чепуха! — он мотнул головой, прогоняя странные мысли. — Надо же, придет такое в голову! — он резко дернул плечами, срывая с плеч сковывавшие движения паутинки сетей странных, незнакомых ему доселе чувств, подобных страху смертного, заглянувшего в глаза своему концу. — Что это я, в самом деле? — ну уж нет, он не мог позволить себе бояться, он должен был выбросить всю эту ерунду предчувствий из головы, взглянуть на все иначе, спокойнее. — Я получил то, что хотел. Лаль — мой союзник. Мы слишком похожи, чтобы стать врагами. Да и делить нам нечего. Так что, чего я опасаюсь? Главное, что любимица Шамаша у меня… И теперь остается лишь сделать, чтобы он узнал об этом. И пришел ее спасать… О, я достаточно хорошо знаю его, чтобы не сомневаться: он не бросит малышку в беде… Займемся делом. И пусть предвкушение мести вытеснит из моей души все эти глупые предчувствия…"

Глава 14

— Мы уже в мире сна? — спросил Ри, не в силах скрыть любопытства.

Все случилось так быстро, что он даже не успел испугаться тому, что могло ждать впереди.

А ведь еще мгновение назад, отправляясь в этот удивительный путь, он думал о том, чтобы все как можно лучше рассмотреть, подробнее запомнить, чтобы потом помочь Евсею составить очередную легенду. Молодой караванщик не сомневался, что увиденное им будет достойно того, чтобы об этом помнили. И вот, как он ни старался, что ни делал, события почему-то проходили мимо него, словно назло, не желая оставлять в памяти даже самое блеклое отражение.

Единственное, что он помнил, были тени… Тени не образов — чувств.

Его взгляд затуманился, мир поблек перед глазами, голова, а затем и все тело налилось такой тяжестью, словно метель свалила его, прижала к земле, а затем намела поверх огромный неподъемный сугроб. Но прошло лишь мгновение и тяжесть сменилась удивительной легкостью, такой, что, казалось, вдохни поглубже — и полетишь.

Он огляделся вокруг. Ничего. Нет, это было не "так себе", и даже не "ничего необычного", а именно ничего в самом простом и безликом значении этого слова. Но, с другой стороны… Ри ведь бывал прежде в пустоте, в той, настоящей. Ему было с чем сравнивать. И, сравнивая, он понимал: здесь все иначе — не холод отчужденности, а ожидание творения. Казалось, что все вокруг тянется навстречу, ожидая прикосновения, которое даст жизнь.

— Это не владения Лаля, — ответил один из серых спутников-призраков. — И даже не сон. Это приграничье, подступы к царству сновидений.

— Странное место, — прошептала Сати, проведя перед собой рукой, толи пытаясь что-то нашарить, толи отвечая на движение окружающего мира, толи просто приглаживая воздух.

— Не бойся! — Ри бросился к ней, стремясь защитить… Он и сам не знал от чего. От всего. Всего, что было или будет, не было и быть не могло.

— Я не боюсь, — грустно улыбнулась та. Чего бояться, когда ничего не жаль потерять? Сати медленно огляделась вокруг. — Здесь все необычно. Мир… Он словно ждет, когда мы его разбудим…

— Он ждет. Ты права, — проговорил призрак, — но не пробуждения, а того момента, когда вы заснете достаточно крепко, чтобы, отрешившись от реальности, увидеть то, что ждет за гранью.

— То, чего нет?

Тот кивнул:

— Да. Все, что существует, наделено обликом, порою даже не одним. Но вовсе не обязательно, что все, имеющее обличие, существует. Ты понимаешь, что я имею в виду, странница?

— Да. Хотя не со всем согласна. Вот моя грусть. Она есть. Я чувствую ее всем сердцем, она реальна. Но глаз не видит ее, ведь у нее нет облика…

— Есть. Оно просто невидимо для тебя. Потому, что ты не хочешь его видеть. Лик есть у всего: надежды, веры, боли… Как он есть у любви.

— Прежде чем мы пойдем дальше, — продолжал второй призрак, — вы должны понять: сон — это не явь, но и не небыль. Он стоит на грани, сплетаясь из множества нитей, среди которых ваши чувства, память, фантазии… Но во сне есть и то, что приходит из-за скрытого за гранью мироздания.

— И что же это? — обратив на него сосредоточенное, даже жесткое лицо человека, с опаской глядевшего на все неизвестно, видя в нем скорее зло, чем добро, спросил Ри.

— Не знаю, — ответил летописец, — все, кто увидел, понял — не смогли вернуться, навеки оставшись за чертой.

— Странно, — прошептала Сати, — я каждую ночь вижу сон, порою даже не один, но никогда прежде не попадала в подобное место на грани яви и сновидений.

— Обычно спящий минует его так быстро, что не замечает, как не видит мига в потоке времени.

— Почему же сейчас все не так?

— Чтобы попасть не в какой-нибудь сон, а именно в тот, что нам нужен, необходимо иметь возможность выбирать.

— Но ведь у нас нет такого права, — глядя то на своего друга, то на призрачных спутников, проговорила Сати, — или есть?

— Госпоже было нужно, чтобы оно у вас было. И Она наделила вас им.

— Госпожа Кигаль? Ты о ней говоришь? Но разве мы в пределах ее владений?

— Нет. Но Богиня смерти — величайшая из повелительниц. Ей многое дано. И Она понимает: вам нужна эта остановка, чтобы понять, что такое сон. Иначе весь путь не будет иметь смысла, ведь вы должны войти в тот мир не безропотными рабами, а хозяевами своей воли.

— И что же это? Что нам нужно знать, чтобы оставаться свободными?

— У сна есть свои законы. Главный из них — всем правят желания. Если вы захотите попасть в кошмар — вы окажетесь в нем, будете думать о страхе — и он станет вас пугать, а захотите счастья — и что бы ни случилось, как бы повелитель сна не стремился к иному, вы будете счастливы.

Ри усмехнулся:

— Это просто — желать лучшего.

— Увы, все не так просто, как ты думаешь. Истина дается в чужие руки с неохотой, спеша уколоть шипом розы или ужалить ядовитым зубом змеи.

— Но вы говорили…

— Дело не в словах, а в том, что за ними стоит. Правд множество, истина же всего одна.

— Мы прошли испытание и знаем, каково выбирать, — Ри был готов обидеться. Пусть те были древними летописцами, но они давно умерли, превратившись в тени, которым не престало учить живущих, как им жить. Искусству умирать — еще может быть, но и только!

— Здесь все наоборот, — не обращая внимания ни на его слова, ни на чувства, монотонно продолжала тень, — не вам дается множество дорог, из которых вы выбираете одну, а вы испытываете бесконечность чувств, желаний, фантазий, одно из которых повелитель сновидений и спешит осуществить…

— Тогда в чем же вообще выбор! — вскричал Ри, чувствуя начавшее нарастать в его душе напряжение.

— В желании.

— Я ничего не понимаю… — пробормотала Сати.

— Я тоже, — Ри подошел к ней, встал рядом, словно проводя грань — противостаяние между живыми и мертвыми.

— Смертный может выбирать свой сон. Но для этого ему нужно подчинить себе все свои желания, все абсолютно.