— А если и так, что тогда? — с вызовом глянул на него Лаль.

— Ребенок! Какой же ты все такие еще ребенок! — усмехнулся Нергал. — Интересно знать, а ты все просчитал? Ведь, может статься, тебе было бы выгоднее довести все до конца, вместо того, чтобы перебрасывать кости. Ты ведь достаточно умен, чтобы не злить меня, верно? Я для тебя — наилучший союзник, о котором ты только мечтал. И наихудший враг, между прочим, тоже. И еще. Подумай. Ну к чему твое упрямство? Ты же ничем не сможешь мне помешать. Это ведь только здесь ты великий и могущественный бог, а там, за гранью — маленький божок, которого люди и за небожителя-то не считают. Отдай мне причитающееся мне по доброй воли! — в его голосе, еще мгновение назад мягком, успокаивающем, зазвучал резкий холод нескрываемой угрозы. — Так будет лучше для всех: и для тебя, и для этого мира, которому не выдержать боя с творцом погибели, и даже для того создания, которое я хочу забрать…

— Как же, лучше! — хмуро проворчал Лаль, понимая, что, вообще-то, Нергал прав: без его помощи богу сновидений не выполнить и половины задуманного… И, раз так, плата, о которой он просит, не столь уж велика.

— Лучше, лучше, поверь мне. Я-то знаю. В отличие от тебя. Я многое о них знаю. Ведь ты же не думаешь, что я выбрал первых попавшихся детишек… Да, кстати, а тебе не приходило в голову задуматься над тем, зачем мне они понадобились? Молчишь? Значит, не приходило. А жаль. Это позволило бы мне не вдаваться в объяснения… Ну ничего, мне не трудно.

— Не утруждай себя.

— Да о чем речь! Я не просто оказываю тебе услугу, я… Я сам хочу рассказать! Хочу… Кажется, именно это является главным в законах сна, во всяком случае, так ты сказал девчонке… Кстати, ты знаешь, кто она?

— Та, которую ты выбрал? — он не сомневался ни на мгновение. Потому что таким был бы и его собственный выбор. — Девочка, с которой я говорил? Маленькая смертная. Караванщица, — спокойно пожал плечами Лаль, — дочь хозяина каравана.

— А, ты все же пытался кое-что разузнать! Замечательно! Хотя, если это все, что тебе известно, то ты не особо утруждал себя поисками. Ну, ничего, я доскажу остальное. Твои гости действительно дети каравана. И в других обстоятельствах никто бы особо не переживал по их поводу: город дал, пустыня забрала — все просто, ясно и понятно. Никто не помнит, не грустит, не зовет на помощь богов с просьбами о помощи или отмщении. Но дело в том, что… ах, как нехорошо вышло… Ты ведь слышал о возвращении Шамаша?

— Да, — Лаль хмыкнул. "И за те несколько мгновений, что прошло с его возвращения, он успел тебя победить", — читалось в его усмехавшихся глазах, однако губы молчали.

— Ты ведь не думаешь, что я оставлю все это вот так? Проглочу нанесенное мне, да еще на глазах смертных, оскорбление, словно какую-то безделицу, пустячок вроде отдавленной пятки? — его глаза сверкнули столь жуткой яростью, что смотревшему в них Лалю стало не по себе. — Нет, я отомщу, отомщу ему!

— Мсти! — разве он был против? — Только при чем здесь эти маленькие смертные?

— Как при чем? Да при том, что я не люблю открытых сражений! Мне они не интересны. Охота — другое дело, когда выслеживаешь добычу, ищешь ее уязвимое место, бросаешь наживку, а затем, — он резко выбросил руки вперед, вцепившись мертвой хваткой в плечи Лаля, заставляя его вздрогнуть, — ловишь! Так вот, охота уже началась, мой мальчик.

— Какое мне дело…

— Сейчас объясню. Обожди мгновение. Да, когда-то Шамаш был твоим кумиром. Ты хотел, мечтал походить на него: еще бы — такой спокойный, рассудительный, добрый, и, главное, всеми почитаемый и любимый. Вот только… Если бы у него было побольше решительности, твердости… Конечно, в своем глазу недостаток — слезинка, а в чужом — снежный ком. Однако… Ты знаешь, — он словно размышлял вслух, просто так, без всякой причины, — а ведь он исправился. Конечно, о решительности он вспоминает лишь тогда, когда видит в ней необходимость, но уж когда она пробуждается — то всем хватает.

— Вечность здесь остужает любое восхищение… — задумчиво глядя в сторону, проговорил Лаль. — Все чувства, за исключением мести!

— Да, о ней я и говорю… О ней, родимой… Оставь здесь детишек — и сам убедишься.

— Что ты имеешь в виду?

— Шамаш не будет сидеть, сложа руки. И едва найдет способ уничтожить твой милый сердцу край, не повредив при этом своим маленьким спутникам, ты и глазом моргнуть не успеешь, как окажешься посредине пустоты.

— Шамаш не станет уничтожать, он…

— Станет, поверь мне. Это не прежний Шамаш. Тот и меч-то в руки брал как символ церемонии. А этот меня… вернее, человека, в чьем теле я находился, насквозь проткнул клинком. И не особо по этому поводу переживал. А тело-то, пока я в нем был, между прочим, оставалось еще ох каким живым!

— Ты хочешь сказать, что он…

— Убил смертного. В былые времена Шамаш бы и не помыслил о том, чтобы защищаться таким образом.

— Болезнь столь сильно изменила его?

— О, еще как! Он стал таким, каким ты хотел его видеть — жестким, властным. Даже жестоким. Впрочем, зачем я тебе все это говорю? Оставь детей у себя — и ты сам все увидишь. Или не увидишь. Сдается мне, что его рука в миг гнева так горяча, что попадаться под нее не стоит никому, даже богу. А не то — раз — и превратишься в облачко.

— Но зачем ему уничтожать мир сна?

— Чтобы отомстить тебе.

— За что?!

— Ну, у тебя достаточно богатое воображение, чтобы представить себе, как со стороны выглядит все происходящее…

— Как?

— Ах, прости, я не все рассказал! Ничего, сейчас я все исправлю… Ты ведь не думаешь, что все те затеи со снежными тварями, болезнями и прочей завесой мне были нужды, чтобы отвлечь внимание каких-то там смертных? Нет, я хотел занять Шамаша, сделать так, чтобы его глаза смотрели в другую сторону до тех пор, пока я не приготовлю ловушку. Ты спросишь меня, а какое вообще Шамашу дело до этого каравана и его людей? Да, он всегда заботился о смертных больше, чем кто бы то ни было другой из небожителей. Но не настолько же, чтобы отслеживать судьбу каждого незначительного создания, которое еще даже не знает, что оно собой представляет… — он причмокнул. — Вот только твои гости пришли к тебе не из простого каравана. Их родители — спутники Шамаша. К этим детям он проявляет особую благосклонность и сделает все, чтобы вызволить их.

— И он придет сюда… Вот, выходит, зачем я тебе понадобился… Ты хотел, чтобы он считал, будто его противник — маленький божок сновидений, к которому никто из великих богов не относится серьезно.

— Кто же будет в своем уме биться с ребенком? — Нергал рассмеялся.

— И ты решил спрятаться за моей спиной? — ему вдруг стало смешно. — Моей, кого ты называешь не иначе как маленьким божком? Неужели великий бог так испугался?

— Это не страх, а мудрость. К чему принимать все стрелы в себя, когда есть щит? К чему выходить в открытое поле, являя свой облик противнику, когда есть камень, за которым можно укрыться и ударить в тот миг, когда соперник будет менее всего ждать нападения? Учись, мой мальчик, это — великое искусство сражения, настоящая, самая реальная из всех жизней… Воистину, это был замечательный план! И я сделаю все, чтобы он удался! — Губитель пристально глянул на Лаля, давая понять, что последняя фраза относится и к нему. Затем же он, вернув себе безмятежный вид, продолжал. — Так что, теперь, когда ты знаешь правду, ты сделаешь то, что я скажу?

— Почему я должен тебе помогать? Почему в этом сражении я должен встать на твою сторону, а не на его?

— Да потому что у тебя нет выбора! Бог солнца всегда был щепетилен и недоверчив. Сейчас в его глазах ты — виновник беды, нависшей над детишками.

— Ну…

— О чем ты думаешь? Вернуть их ему? Всех? Мне ты не хочешь отдать одного, жмешься… Что ж, давай! Ха, я представляю себе, что Шамаш почувствует, когда получит детишек назад умирающими, как он будет страдать, сознавая, что не в силах спасти малышей… Мне бы очень хотелось увидеть боль, истинную, всепоглощающую боль в его глазах! Мне бы очень хотелось, чтобы он ощутил свою беспомощность, слабость, почувствовал… Может быть, ради этого я даже оставлю свою идею с битвой. На время. Сразиться с ним я еще успею…