— Как прикажешь, — они послушно выпрямились, подняв головы, окинули взглядом невидимых глаз все вокруг, после чего повернули прозрачные лица к богу солнца. — Да, нам было больно вновь войти в мир, который когда-то был родным, сейчас же стал совершенно чужим. Но эта боль приносит больше радости, чем все, что было у нас в жизни и смерти, когда в ней явилось исполнение самой заветной мечты.

— В каком бы облике мы ни пришли сюда, — продолжал второй летописец, — сколь краткой ни была бы эта встреча, — не важно, когда даже одно мгновение будет согревать нас долгие годы.

— Нам лишь тяжело видеть мир таким, какой он стал.

— Разве вы не видели перемены, занося в летопись Гештинанны жизнь и смерть людей? — спросила Кигаль, в голосе которой ощущалось старательно скрываемое раздражение.

— Госпожа, — летописцы склонили головы в поклоне, не глядя на богиню смерти, соблюдая закон, который та не дала им разрешения нарушить, — все было, казалось иначе. Одно дело наблюдать за происходящем стороны, сквозь зеркала, делающие явь похожей на сон, другое — столкнуться со всем лицом к лицу, когда никаких надежд и сомнений уже не остается.

— Повелитель небес, — они вновь повернулись к Шамашу и замерли, ожидая, когда тот скажет, зачем они были подняты из подземелий на белый свет.

— Будучи современниками Мара, вы должны были пройти через те времена, когда люди выбирали владыку вечного сна. Так ли это?

— Да.

— Кто-нибудь из вас шел путем Лаля?

— Господин…! - в глазах мужчин, которые с благоговейным трепетом смотрели на владыку небес, боясь пропустить хотя бы слово, зажегся ужас. Но они не смели оставить Его вопрос без ответа и потому один из них продолжал:

— Я встал на эту дорогу будучи юношей! То была ошибка не выбравшего судьбу! Потом, осознав ее, я сделал все, чтобы исправить, искупить свою вину! И заслужил прощение госпожи Айи! Господин, Ты ведь тоже простил нас, и…

— Успокойся, — остановил его колдун, — я ни в чем не виню тебя.

— И Ты не станешь судить меня вновь?

— Конечно, нет.

— Но зачем тогда Ты заговорил…

— Мне нужен ответ. Ты помнишь путь Лаля? Ты мог бы пройти по нему вновь?

— Нет! Я не… — он задрожал, замерцал от ужаса. Ему была невыносима сама мысль, воспоминание о том, что и сейчас, несмотря на все минувшие годы, все обретенные знания, или, может, именно благодаря им, казалось ему страшнее самой жуткой из смертей. — Прости, господин, — только когда слова сами начали срываться с его уст, услышав свой голос он понял, что осмелился перечить богу солнца. О, конечно, повелитель небес разрешил им быть искренним. Но даже исполняя волю господина, слуге следовало знать меру дерзости.

Опустившись на колени летописец замер, готовый принять любую кару за свой проступок.

— Встань, — если бы перед ним был человек, колдун подошел бы к нему и помог подняться, но он не решился коснуться неустойчивого призрачного покрова, боясь нарушить его равновесие и навредить тени.

— Может быть, я смогу тебе помочь? — спросила его Гештинанна.

Узнав причину, по которой богу солнца понадобились ее помощники, она сначала растерялась, не сразу поверив в то, что правильно поняла его слова. А затем ее душа задрожала от обиды. Неужели болезнь настолько изменила его, и он стал ценить слово смертного больше, чем богини?

— Я храню воспоминания многих из тех, кто жил в то время, — все же, сделав над собой усилие, проговорила она, — и помню путь во владения Лаля так отчетливо, словно шла по нему сама…

Ничего не говоря, колдун лишь поднял на нее задумчивый взгляд печальных глаз.

— Шамаш, я знаю дорогу! — она была готова просить, умолять, так ей хотелось быть ему полезной, чтобы он обратил на нее внимание, понял, что она — не серая тень, способная лишь записывать события, которые совершают другие, но и сама что-то делает, что она может даже изменять судьбу… — Я пройду через врата и я сделаю все лучше любого смертного, будь то человек или его призрак! Их терзает страх, которым полнится, словно пустыня снегом, память. Я же свободна от чувств. Они не помешают мне…

— Ты что же, решила сама отправиться в путь? — с долей удивления, за которым просматривалась тень неодобрения, спросила богиня смерти.

— Да! Конечно! Лаль мне не враг и…

— Ты сошла с ума, Гешти! — с сочувствием глядя на нее, качнула головой Кигаль. — Очутившись в мире сновидений, ты станешь всего лишь еще одной спящей — и только…

— Это не важно!

"Гештинанна! — резко одернула ее Кигаль. — Перестань! Постыдись людей! Ты ведь богиня! Приди, наконец, в себя! Прислушайся к тому, что ты говоришь: "Это не важно!" А что тогда важно? Зачем отправляться в путь, если он — не более чем сон? Чтобы подарить Лалю еще и свои силы заодно со знаниями? То, что ты говоришь, это слова непроходимой дуры, а не дочери мудрости!

Богиня истории несколько мгновений стояла, удивленно хлопая глазами, словно до этого мгновения спала, а теперь, проснувшись, никак не могла понять, где она и что происходит. Затем она застыла, на миг, обратив свое стихийное тело в камень. Наконец, став прежней хладнокровной и разумной повелительницей своих чувств, она повернулась к Кигаль, заговорив с ней на языке мыслей: — "Прости. Не знаю, что на меня нашло… Просто безумие какое-то!"

"Конечно, безумие, — хмыкнула та. — Как еще можно назвать любовь?"

Богиня памяти достаточно пришла в себя, чтобы не броситься сразу же отрицать то, что было истинной правдой. Ее щек коснулся румянец, однако смущение быстро прошло. В глаза вошла задумчивость, на лицо набежала тень сомнения.

"Что-то здесь не так. Я не Инанна, чтобы сходить с ума от чувства…"

Богиня смерти взглянула на нее с снисхождением:

"Ты просто никогда прежде не влюблялась и не понимаешь, сколь сильным может быть страсть".

"И все же… — брови Гештинанны сошлись. — До этого мгновения я чувствовала себя будто в бреду, так, если бы кто-то, ослепляя меня пламенем вспыхнувшей в моем сердце страсти, подчинил себе мою душу, лишая способности мыслить, заставляя действовать, опираясь на эмоции, не знания… Кигаль, я чувствовала себя так, словно съела пригоршню ягод Меслам!»

Богиня смерти взглянула на нее с испугом: "Если все зашло настолько далеко… — она повернулась к Шамашу, который стоял, ожидая, когда все справятся со своими переживаниями, подготовившись к тому, чтобы действовать. — У нас очень мало времени, — проговорила она, именно так — "у нас", не разделяя себя и людей, понимая, что в отличие от всех прежних времени и событий, нынешние одинаково опасны для всех, когда могут изменить один из основных непреложных законов мироздания — грань между явью и сном… — Я знаю, что говорю: Лаль всегда был страшно упрям…"

"Да… — вздохнула Гештинанна, наверное, впервые за весь этот разговор, соглашаясь со своей хозяйкой. — Он упрям…"

"И мстителен. И безрассуден… И может убить пленников, когда за ними придут освободители…"

Богиня памяти скользнула взглядом по замершим поблизости смертным. В ее глазах затеплилось сочувствием — женщина понимала, что бессильна изменить то, что было суждено.

"Жаль… — вздохом сорвалось с ее поджатых, превратившись в тонкие бледные нити, губ. — Нам не приходится выбирать…"

"Да! — Кигаль, наоборот, вскинулась, — мы не можем допустить, чтобы мироздание развалилось на части, потеряв одну из связующих нитей!"

"Я понимаю… — Гештинанна вздохнула. — Смертные не станут рисковать жизнями своих детей… Пока они спят — они живы, но кто знает, что случится, если попытаться их разбудить… Я была права: лучше ни во что не вмешиваться…"

"Нет! Ты не так все поняла…!" — лицо богини смерти исказилось гримасой боли. Оно было бледным, в то время как глаза горели нездоровым пламенем. В них плавилось отчаяние.

"Разве? — Гешти устало взглянула на нее. От недавнего всплеска страстей не осталось и следа. Она вновь была сама разумность и рассудительность. — Если мы вмешаемся, новой войны не миновать".

"Ну и что? — пренебрежительно фыркнула ее собеседница. — Он — всего лишь маленький божок, а мы…"