— А что это у тебя с рукой?

И то, как Лартнис тут же непроизвольно накрыл широко жестикулировавшей левой рукой лежавшую на коленях малоподвижную правую, словно пытаясь спрятать её, было лучшим ответом, чем любые слова. Лартнис покраснел, зыркнул на Дженеву и недовольно пробурчал:

— Что, что… Я когда насмотрелся там всего… я вдруг понял, что совсем не этого хочу. Что на самом деле я хочу видеть, как из другого конца трубки выдувается светящаяся капля… И как она растет, превращаясь в прозрачный, дрожащий шар, — в его охрипшем голосе напрочь пропали прежние хвастливые нотки. Лартнис на мгновение задумался, а потом с натугой положил правую руку на стол — даже не положил, а закинул. — Я стеклодув! Я сын стеклодува и внук стеклодува! Всё остальное… (он махнул головой, будто отгоняя навязчивых мух). Я мечтал там, что вернусь… и… а тут!… Как я буду работать, когда она теперь такая!

Выпалив последние слова, он угрюмо замолчал. Наступило неловкое молчание. Дженева попыталась найти какие-нибудь утешающие слова… Вот оно что, оказывается… Вот что было не в порядке с Лартнисом. И даже не сама его рана — а то, что она с ним сделала. То, что она его подкосила. Раньше Лартнис не позволил бы себе ни плакаться на судьбу, ни так откровенно хвастаться своими подвигами. А сейчас… сейчас она почти явственно ощущала в нём дребезжание какой-то трещины; трещины, которой раньше не было.

— Эх, чего это я, — Лартнис выпрямился и расправил плечи. — Ничего, переживём. А то что это я… Дошёл, однако — детям жалюсь.

— А кто это тебе здесь дети? — полушутя-полусерьёзно вскинулся Тончи.

Ростку ссоры, посеянной в плодородную почву нетрезвой обиды, не дало вырасти появление нового действующего лица. Темноволосый и крепкий парень за соседним столом, который последнее время всё оглядывался на Лартниса, вдруг повернулся и, уставившись прямо в его лицо, без обиняков спросил:

— Осада Вышгородца?

Лартнис громогласно хмыкнул и не менее непонятно для остальных ответил.

— Старая дорога.

— То-то мне твоё лицо знакомо!

С этими словами парень встал и вразвалку направился к Лартнису, который тоже заспешил выбраться из-за стола к нему навстречу. По ходу они опять обменялись какими-то, только им понятными словами, особым образом ударились друг о друга плечами и, не сговариваясь, отправились на выход.

И только уже у дверей Лартнис вспомнил о ребятах и помахал им, прощаясь.

— Нет, он нас действительно за детей считает, — обиженно протянул Тончи.

— Они теперь все будут считать нас за детей, — негромко добавил Юз.

— Они сражались за Рению и за короля. И поэтому имеют на это полное право! — вызов, прозвучавший в словах обычно старавшейся держаться незаметной Легины, настолько поразил ребят, что никто не нашёлся, что ответить.

— Слушай, Миррамат, — повернулся к приятелю Михо, — а что ты там спрашивал у парня о добыче? Я ж тебя знаю. Ты же здесь ничего просто так не скажешь.

Астарен иронично хмыкнул и обвел глазами лица сидящих за столом.

— А вы разве ещё не слышали? Особенности нынешней экипировки наших храбрецов?… Ну, вы же должны знать, что пехоте, гвардейцам… да и многим военным чинам с худыми кошельками… им положено обмундирование и оружие за счёт казны. А кто захочет — может сам, за свой счёт побеспокоиться об экипировке. И многие нынче так и сделали. Благо, хассы ещё летом навезли всякой ваданской всячины: и особых доспехов, очень лёгких и прочных, и невиданных шлемов, и гибких нагрудников, и всего такого… Как знали… Торговля хорошо у них пошла — тем более что с тех, кто не мог сразу расплатиться, они брали долговые расписки.

— Ага, рассказывай! Какие такие расписки с людей, которых хоть могут убить в первой же стычке? — саркастично поинтересовался быстрый умом Тончи.

— Хассы тоже не дураки! Они брали с них расписки на имя их семей. Короче, сейчас по домам возвращаются наши победители, а из добычи многие из них везут — кучу сверкающего металла да долги.

— Не может быть! — не поверила Дженева.

Миррамат пожал плечами.

— Спроси потом у своего Лартниса.

— Никто в нужде не останется, — снова возвысила голос Легина. — Наш король поможет тем, кому будет нужна помощь.

— И это будет очень хорошо, — примиряюще согласился Тончи и тут же поменял тон на повеселее. — Только не забыли ли мы вообще, зачем здесь собрались? А?… Юз, сегодня твой праздник. Потому что ты теперь полноправный ученик чародеев. И в свой праздник ты можешь делать всё, что захочешь. Например, поцеловать любую из наших красавиц… Э-э, да как ты покраснел! Что, уже кто-то из них запал тебе на ум?

— Прекрати свои глупости! — Юз, и правда немного побагровевший, поднял сердитый взгляд на шутника.

— Как скажешь! — Тончи тут же склонился, выражая своё полное согласие. — Сегодня твой день! Всё, что ты попросишь!

— Тончи, ты лучше расскажи, на кого ты сам запал? — промурлыкала Гражена.

— На тебя, моя королева! Только на тебя!

— Только не надо "только", — Михо легонько ткнул соседа кулаком в бок. — Тоже мне… однолюб нашёлся.

— Ах, как грубо! Никто не понимает глубин моего глубокого поэтического сердца! — закручинился Тончи и смахнул рукавом несуществующую слезу.

— И про «поэтическое» тоже не надо, — продолжал подъелдыкивать мохон. — С Гражены и одного поэта уже достаточно будет… Ой! — и он с шутливым испугом закрылся руками, словно ожидая от Гражены звонкой оплеухи.

— Так, два! И кто у нас теперь третий на очереди краснеть? — как ни в чём не бывало, Тончи широко огляделся в поисках новой жертвы. — Гина, а ты чего молчишь?…

Потухшее было из-за Лартниса веселье стало разгораться с новой силой…

Архивные поиски Ченя имели, в числе прочего, одно техническое последствие. А именно то, что в грудах древних бумаг чародей раскопал сильно подпорченные временем документы. Это означало, что теперь, ко всем прочим заботам, придётся ещё и заняться переписыванием — пока на потемневших листах ещё можно было разглядеть текст. Понятно, что никого из посторонних писарей к этому делу нельзя было привлекать. В подобных случаях наиболее важные и серьёзные тексты переписывали сами чародеи; то, что попроще — доставалось их ученикам. Именно поэтому на следующий день, сразу после того, как закончились утренние занятия, Кемешь подозвала Гражену и Дженеву, в двух словах объяснила им суть дела и попросила в ближайшие дни походить после обеда в Башню чародеев.

— Ой, нет, — заныла Гражена, — только не это! Я лучше месяц буду тут полы мести, только не возиться с этой скучной писаниной!

— Насчёт мести здесь полы, считай, что ты меня уже уговорила! — кивнула Кемешь. — Только кто займется перепиской? Эд-Тончи я уже не могу просить, он и так уже столько раз… Михо быстрее пишет топором по дереву, чем пером по бумаге. Гина…

Сердитую речь Кемеши прервал неразборчивый голос.

— Ты что-то сказал? — обернулась она к его источнику.

— Я говорю — я могу. Переписывать, — прокашлявшись, громче повторил Юз.

Кемешь задумчиво подождала, пока новичок подойдёт ближе.

— Ты… правда можешь?

Тот уверенно кивнул.

— Я дома для всей нашей улицы писарем работал. Они говорили — у меня рука лёгкая. Мол, если я пишу за них прошение, то всё у них там выходило, — объяснил Юз.

Чародейка обернулась к Дженеве:

— Тогда ты покажешь Юзу, как попасть в Башню? — и, дождавшись её кивка, повернулась к Гражене. — Знаешь, где тут стоят мётлы?…

…И опять Дженева и Юз шли рядом под холодным, моросящим дождиком. И в этом вполне можно было, обыграв, найти забавную закономерность, но Дженева, честно говоря, даже не вспомнила, что это можно сделать. Её мысли сейчас были наполнены вчерашней встречей с Лартнисом — точнее, болезненными воспоминаниями об искалеченности старого друга; о той его внутренней трещине, из которой вдруг выплёснулся его плач… Вдобавок ко всему этому ей пришлось-таки признаться себе, что что-то в этом общем ощущении болезненности касается её лично. Касается её самой. Девушка нахмурилась этой мысли и, прежде всего, проверила уголки своего сердца: не завалялась ли там случайно влюблённость в старого приятеля?… Нет, вроде нет. Даже точно нет — и она, как и раньше, может честно и прямо смотреть в глаза маленькой Соснины, жены Лартниса и матери его сына… Дженева с облегчением вздохнула — нет, с Лартнисом её, как и прежде, связывают только дружеские чувства.