– У тебя золотое сердце и стальные икры! – рассмеялся Жильбер. – Но тебе необходимо отдохнуть. Ты пойдешь завтра утром.

– А если дело не терпит отлагательств?

– Спешки нет ни там, ни здесь, – заметил доктор, – состояние Бийо серьезно, но если не случится ничего непредвиденного, он будет жить. А мамаша Бийо еще протянет дней десять-двенадцать.

– Ах, господин доктор, как ее уложили третьего дня, так она больше и не говорила, не шевелилась: только в глазах еще теплится жизнь.

– Ничего, Питу, я знаю, что говорю: ручаюсь, что недели полторы она еще продержится.

– Еще бы, господин Жильбер! Вам лучше знать.

– Пусть бедняжка Катрин лишнюю ночь поспит спокойно; для несчастных целая ночь – это немало, Питу! Питу согласился с этим последним доводом.

– Куда же мы отправимся, господин Жильбер? – спросил он.

– Ко мне, черт возьми! Тебя ждет твоя комната.

– Знаете, мне будет приятно туда вернуться! – улыбнулся Питу.

– А завтра, – продолжал Жильбер, – в шесть часов утра лошади уже будут запряжены.

– Зачем запрягать лошадей? – удивился Питу, считавший лошадь предметом роскоши.

– Чтобы отвезти тебя в Виль-д'Аврей.

– А что, до Виль-д'Аврея отсюда – пятьдесят миль?

– Нет, всего две-три, – отвечал Жильбер; перед глазами у него, подобно вспышке, промелькнули его юные годы, прогулки с его учителем Руссо в лесах Лувенсьена, Медона и Виль-д'Аврея.

. – Три мили? Сущие пустяки! Да я их пройду и не замечу за какой-нибудь час, господин Жильбер.

– А как же Катрин? – спросил Жильбер. – Она, по-твоему, тоже пройдет и не заметит? Три мили из Виль-д'Аврея в Париж, а потом еще восемнадцать миль из Парижа В Виллер-Котре?

– Да, вы правы! – кивнул Питу. – Прошу прощения, господин Жильбер. Какой я дурак!.. А как, кстати, поживает Себастьен?

– Превосходно! Ты его завтра увидишь.

– Он по-прежнему у аббата Верардье?

– Да.

– Тем лучше! Мне будет очень приятно с ним повидаться.

– Ему тоже, Питу, потому что он, как и я, любит тебя от всего сердца.

В это время доктор и Анж Питу остановились перед дверью Жильбера на улице Сент-Оноре.

Питу спал так же, как ходил, как ел, как дрался, то есть от всей души. Впрочем, по деревенской привычке вставать засветло в пять часов он уже был на ногах.

В шесть карета была готова.

В семь он уже барабанил в дверь Катрин.

Он условился с доктором Жильбером, что в восемь часов они встретятся у постели Бийо.

Катрин пошла отворять и при виде Питу вскрикнула:

– Ах! Моя матушка умерла!

Она сильно побледнела и привалилась к стене.

– Нет, – возразил Питу, – но если вы хотите застать ее в живых, вам следует поторопиться, мадмуазель Катрин.

Отменявшись с Катрин немногими словами, в которых заключалось так много смысла, Питу без околичностей сообщил Катрин о печальном происшествии.

– Случилось еще одно несчастье, – продолжал он.

– Какое? – отрывисто и равнодушно спросила Катрин, будто исчерпав душевные силы и потому не страшась новых испытаний.

– Господин Бийо был вчера серьезно ранен на Марсовом поле.

– Ах! – вскрикнула Катрин.

Очевидно, девушка приняла это известие не так близко к сердцу, как первое.

– Вот я и подумал, – продолжал Питу, – впрочем, и доктор Жильбер со мной согласился: «Мадмуазель Катрин сможет навестить господина Бийо, доставленного в госпиталь Гро-Кайу, а оттуда отправится на дилижансе в Виллер-Котре».

– А вы, господин Питу? – поинтересовалась Катрин.

– Я подумал, что, раз вы поедете туда облегчить госпоже Бийо страдания в последние ее дни, я останусь здесь и попытаюсь помочь господину Бийо вернуться к жизни… Я, понимаете, останусь с тем, кто одинок, мадмуазель Кэтрин.

Питу проговорил это как всегда простодушно, не думая о том, что в нескольких словах он выразил всю свою сущность.

Катрин протянула ему руку.

– Вы – славный, Питу! – молвила она. – Ступайте поцелуйте моего бедного мальчика, моего Изидора.

Она пошла вперед, так как только что описанная нами короткая сцена произошла в дверях. Бедняжка Катрин была хороша, как никогда, в траурном наряде, что заставило Питу еще раз тяжело вздохнуть.

Катрин пригласила молодого человека в небольшую выходившую в сад спальню: из этой спальни, не считая кухни и туалетной комнаты, и состояло все жилище Катрин; там стояли кровать и колыбель.

Кровать матери и колыбель сына.

Мальчик спал.

Катрин отодвинула газовую занавеску и отошла в сторону, давая возможность Питу разглядеть ребенка.

– Ой, да он – просто ангелочек! – прошептал Питу, сложив руки, словно для молитвы.

Он опустился на колени, будто перед ним в самом деле был ангел, и поцеловал малышу ручку.

Питу скоро был вознагражден за свой поступок: он почувствовал, как волосы Катрин заструились по его лицу, а ее губы коснулись его лба.

Мать возвращала поцелуй, которым он одарил ее сына.

– Спасибо, дружочек Питу! – молвила она. – С тех пор, как бедного мальчика в последний раз поцеловал его отец, никто, кроме меня, его не ласкал.

– О мадмуазель Катрин! – прошептал Питу, ослепленный и потрясенный до глубины души ее поцелуем.

Впрочем, это был чистый поцелуй признательной матери, и только.

Десять минут спустя Катрин, Питу и маленький Изидор уже ехали в экипаже доктора Жильбера в Париж.

Карета остановилась у госпиталя Гро-Кайу.

Катрин вышла, подхватила сынишку на руки и последовала за Питу.

Подойдя к двери бельевой, она остановилась.

– Вы сказали, что у постели отца нас будет ждать доктор Жильбер, не так ли?

– Да…

Питу приотворил дверь.

– Он уже там, – сообщил молодой человек.

– Посмотрите, могу ли я зайти и не причиню ли я отцу слишком сильного беспокойства.

Питу вошел в комнату, справился у доктора и почти тотчас вернулся к Катрин.

– Он получил такой сильный удар, что пока никого не узнает, как считает доктор Жильбер.

Катрин пошла было к больному с Изидором на руках.

– Дайте мне мальчика, мадмуазель Катрин, – предложил Питу.

Катрин замерла в нерешительности.

– Дать его мне, – заметил Питу, – это все равно, как если б вы с ним не расставались.