Питу почувствовал, как Катрин наступила ему на ногу. Он повернулся к ней лицом и увидел, что она смертельно побледнела, указывая глазами на выходившее во двор окно.
Он проследил за взглядом Катрин и узнал своего старого друга папашу Клуи, проходившего мимо окна с перекинутой через плечо двустволкой Бийо.
Ружье фермера отличалось от других серебряными спусковыми крючками.
– Глядите-ка: папаша Клуи! – молвил Питу, не видя в том ничего страшного. – Он принес вам ружье, господин Бийо.
– Да, – кивнул Бийо, садясь на место, – пусть поужинает с нами, если еще не ел. Жена! Отвори папаше Клуи, – приказал он.
Тетушка Бийо встала и пошла к двери. Не сводя глаз с Катрин, Питу спрашивал себя, что могло заставить ее так сильно побледнеть.
Вошел папаша Клуи: вместе с ружьем фермера он придерживал той же рукой зайца, подстреленного, по-видимому, из этого ружья.
Читатель помнит, что папаша Клуи получил от герцога Орлеанского разрешение убивать в день по одному кролику или зайцу.
В этот день была, очевидно, очередь зайца.
Он поднес свободную руку к меховому колпаку, который он носил, не снимая; колпак совершенно вытерся, потому что папаша Клуи лазил в нем сквозь заросли, словно кабан, не замечая колючек.
– Имею честь приветствовать господина Бийо и всю честную компанию, – молвил он.
– Здорово, папаша Клуи! – отвечал Бийо. – А вы – человек слова, спасибо.
– Раз договорились – значит договорились, господин Бийо. Вы меня встретили нынче утром и сказали так: «Папаша Клуи! Вы отличный стрелок; подберите-ка мне дюжину пуль к моему ружью, этим вы мне окажете большую услугу». На что я вам ответил: «А когда вам это нужно, господин Бийо?» Вы мне сказали: «Нынче вечером, обязательно!» Тогда я ответил: «Хорошо, они у вас будут». И вот пожалуйста!
– Спасибо, папаша Клуи. Поужинаете с нами?
– Вы очень добры, господин Бийо, мне ничего не нужно.
Папаша Клуи полагал, что невежливо отказываться, если тебе предлагают сесть, когда ты не устал, и приглашают тебя отужинать, когда ты не голоден.
Бийо это было известно.
– Ничего, ничего, все равно садитесь за стол. У нас есть и еда и вино, ежели вы не хотите поесть, так выпейте.
Тем временем мамаша Бийо, не проронив ни слова, уже поставила на стол тарелку, положила приборы и салфетку.
Затем она придвинула стул.
– О Господи! Ну раз вы так настаиваете… – молвил папаша Клуи.
Он отнес ружье в угол, положил зайца на выступ буфета и сел за стол.
Он оказался как раз напротив Катрин, смотревшей на него с нескрываемым ужасом.
Ласковый и безмятежный взгляд старика-лесничего не должен был, казалось, внушать подобное чувство, и потому Питу никак не мог взять в толк, отчего Катрин не только изменилась в лице, но и дрожала всем телом.
А Бийо налил старику вина, положил в тарелку закуску, и тот, вопреки своим заявлениям, жадно набросился на еду.
– Прекрасное вино, господин Бийо, – заметил он, отдавая должное угощению, – и барашек отличный! Похоже, вы живете по пословице: «Овцу ешь молодой, а вино пей старым».
Никто не ответил на шутку папаши Клуи. Видя, что разговор не клеится, он счел своим долгом его оживить.
– Так я подумал: «Могу поклясться, что именно сегодня очередь зайца, а уж в какой части леса я его подстрелю – неважно. Пойду-ка я за зайцем в лесничество папаши Лаженеса. А заодно погляжу, как стреляет инкрустированное серебром ружье». Итак, вместо двенадцати я отлил тринадцать пуль. Ах, черт возьми! Отличное у вас: ружьецо!
– Да, знаю, – кивнул Бийо. – Ружье и впрямь неплохое.
– Ого! Дюжина пуль! – заметил Питу. – Уж не ожидаются ли где-нибудь состязания по стрельбе, господин, Бийо?
– Нет, – коротко отвечал Бийо.
– Ведь оно мне знакомо, это «серебряное ружье», как его называют в округе, – продолжал Питу. – Я видел его за работой на празднике в Бурсоне два года тому назад. Ведь именно оно выиграло серебряный прибор, на котором вы едите, госпожа Бийо, и кубок, из которого вы пьете, мадмуазель Катрин… Ох, что с вами, мадмуазель? – в испуге воскликнул Питу.
– Со мной?.. Ничего, – отвечала Катрин, с трудом поднимая опустившиеся было ресницы и выпрямляясь на стуле, к спинке которого она до этого привалилась, едва не потеряв сознание.
– Катрин? Да что с ней сделается? – пожав плечами, заметил Бийо.
– Ну так вот, – продолжал папаша Клуи, – должен вам сообщить, что среди старого хлама у оружейника Монтаньона я откопал литейную форму.., ведь пули, которые подходят к вашему ружью, – страшная редкость. Эти чертовы короткие стволы Леклера почти все двадцать четвертого калибра, что, однако, не мешает им стрелять Бог знает как далеко. И вот я отыскал форму как раз под калибр вашего ружья, даже немножко меньше. Но это пустяки… Наоборот, вы завернете пулю в клочок промасленной кожи… Вы собираетесь стрелять на ходу или с упора?
– Пока не знаю, – отвечал Бийо. – Все, что я могу сказать: я отправляюсь в засаду.
– А-а, понимаю, – заметил папаша Клуи, – кабаны герцога Орлеанского, они, видно, повадились к вам в огород, и вы себе сказали: «Вот угодят в бочку с солью, так и баловать перестанут».
Наступила полная тишина, нарушаемая лишь неровным дыханием Катрин.
Питу переводил взгляд с лесничего на Бийо, потом на его дочь.
Он пытался понять, что происходит, но ему это никак не удавалось.
Что же до мамаши Бийо, напрасно было бы пытаться понять что-либо по выражению ее лица. Она не понимала ни слова из того, о чем шла речь, тем более – что только подразумевалось.
– Н-да.., если пули предназначены для охоты на кабана, – продолжал папаша Клуи, словно отвечая собственным мыслям, – то они, пожалуй, маловаты, вот что! У кабанов крепкая шкура, не говоря уж о том, что от его шкуры пуля просто может отлететь рикошетом в охотника. Уж мне-то доводилось встречать кабанов с пятью, шестью, а то и всеми восемью пулями, застрявшими под шкурой, да не простыми, а тяжелыми, от шестнадцати унций до фунта, а кабану – хоть бы что!
– Мне пули нужны не для кабанов, – возразил Бийо. Питу не мог сдержать любопытства.
– Прошу прощения, господин Бийо, однако если вы не собираетесь стрелять ни на состязаниях, ни в кабанов, то куда же вы собираетесь стрелять? – спросил он.