– Зачем же еще я стала бы тебя спрашивать, если не ради него? – удивилась девушка. – Какое мне дело до Сардинии, Пьемонта, Турина?.. Пока его там не было, я не знала, что это за остров и что это за столица, и меня это нисколько не интересовало. Но ведь он уехал в Турин!.. Понимаешь ли, дорогой Питу? Вот я и хочу знать, что такое Турин…

Питу тяжко вздохнул, покачал головой, но от этого его желание помочь Катрин ничуть не уменьшилось.

– Турин… – пробормотал он, – погодите.., столица Пьемонта… Турин… Турин… Вспомнил! – Турин – Bodincemagus, Taurasia, Colonia Julia, Augusta Maurinorum, как его называют древние авторы; в наши дни – это столица Пьемонта и Сардинского государства, расположенная на берегах По и Дуары; это один из красивейших городов Европы с населением в сто двадцать пять тысяч человек; там находится резиденция короля Карла-Эммануила… Вот что такое Турин, мадмуазель.

– А как далеко от Турина до Писле, господин Питу? Вы же все знаете, значит, и это тоже должны знать…

– Еще бы! – воскликнул Питу. – Я, конечно же, скажу вам, на каком расстоянии находится Турин от Парижа, а вот от Писле – это уже сложнее…

– Ну, скажите сначала, как далеко Турин от Парижа, а потом, Питу, мы прибавим восемнадцать миль, разделяющие Париж и Писле.

– Ах, черт побери, это верно, – согласился Питу. И он продолжал:

– Расстояние от Парижа – двести шесть миль, от Рима – сто сорок, от Константинополя…

– Меня интересует только Париж, дорогой Питу. Двести шесть миль.., и еще восемнадцать.., итого – двести двадцать четыре. Значит, он в двухстах двадцати четырех милях отсюда… Еще третьего дня он был здесь, в трех четвертях мили от меня.., совсем рядом.., а сегодня.., сегодня, – продолжала Катрин, заливаясь слезами и ломая руки, – сегодня он от меня в двухстах двадцати четырех милях…

– Нет еще, – робко возразил Питу, – он уехал всего два дня тому назад.., он едва ли проделал половину пути…

– Где же он?

– Этого я не знаю, – отвечал Питу. – Аббат Фортье объяснял нам, что такое королевства и их столицы, но ничего не говорил о соединяющих их дорогах.

– Значит, это все, что тебе известно, дорогой Питу?

– Ну да. Бог мой! – вскричал географ, чувствуя себя униженным оттого, что так быстро исчерпал свои познания. – Если не считать того, что Турин – логово аристократов!

– Что это значит?

– Это значит, мадмуазель, что в Турине собрались все принцы, все принцессы, все эмигранты: граф д'Артуа, принц де Конде, госпожа де Полиньяк, одним словом – шайка разбойников, злоумышляющих против народа; надо надеяться, что всем им когда-нибудь отрубят головы при помощи гениальной машины, которую сейчас изобретает господин Гильотен.

– Ой, господин Питу!..

– Что, мадмуазель?

– Вы опять говорите такие же ужасные вещи, как после вашего первого возвращения из Парижа.

– Ужасные?! Я говорю ужасные вещи? – переспросил Питу. – Да, верно… Да, да, да!.. Господин Изидор – один из этих аристократов! И вы за него боитесь…

Еще раз тяжко вздохнув, он продолжал:

– Не будем об этом больше говорить… Давайте поговорим о вас, мадмуазель Катрин, а также о том, чем еще я могу быть вам полезен.

– Дорогой Питу! – отвечала Катрин. – Письмо, которое я получила нынче утром, будет, вероятно, не единственным…

– И вы хотите, чтобы я опять сходил за ними?..

– Питу.., раз уж ты был так добр…

–..То не действовать ли мне и дальше таким же образом?

– Да…

– С удовольствием!

– Ты же Понимаешь, что пока за мной следит отец, я не смогу выйти в город…

– Должен вам сказать, что за мной папаша Бийо тоже поглядывает; я понял это по его глазам.

– Да, Питу; но он же не может выслеживать вас до самого Арамона, а мы можем условиться о каком-нибудь местечке, где вы оставляли бы письма.

– Прекрасно! – ответил Питу. – Можно, например, прятать их у большой ивы недалеко от того места, где я вас нашел без чувств.

– Вот именно, – подхватила Катрин. – Это недалеко от фермы и в то же время это место не видно из окон. Так договорились: вы будете оставлять их там?..

– Да, мадмуазель Катрин.

– Только постарайтесь, чтобы вас никто не видел!

– Спросите у лесников из Лонпре, Тай-Фонтен и Монтегю, видели ли они меня хоть раз, а ведь я утащил у них из-под носа не одну дюжину зайцев!.. А вот как вы, мадмуазель Катрин, собираетесь ходить за этими письмами?

– Я?.. – переспросила она. – Я постараюсь поскорее поправиться! – уверенно закончила Катрин.

Питу не смог подавить вздоха.

В эту минуту дверь распахнулась, и на пороге появился доктор Рейналь.

Появление доктора Рейналя было весьма кстати для Питу.

Доктор подошел к больной, сразу отметив про себя, как она изменилась всего за сутки.

Катрин улыбнулась доктору и протянула ему руку.

– Ах, дорогая Катрин! Если бы мне не доставляло удовольствия прикосновение к вашей прелестной ручке, – молвил он, – я даже не стал бы щупать пульс. Могу поспорить, что у нас будет не более семидесяти пяти ударов в минуту.

– Мне и впрямь гораздо лучше, доктор: вашим предписаниям я обязана настоящим чудом!

– Моим предписаниям… Хм, хм! Я не прочь, как вы понимаете, дитя мое, приписать себе успех вашего выздоровления. Однако как бы ни был я тщеславен, я не могу не отдать должное и моему ученику Питу.

Подняв глаза к небу, он продолжал:

– О, природа, природа! Всемогущая Церера, таинственная Изида, сколько тайн ты еще приберегаешь для того, кто умеет с тобой обращаться!

Повернувшись к двери, он пригласил:

– Ну, входите же, суровый отец, встревоженная мать! Взгляните на нашу милую больную! Чтобы окончательно поправиться, ей нужны лишь ваша любовь и ваши ласки!

Отец и мать прибежали на зов доктора. Папаша Бийо так и не смог стереть с лица подозрительность, а тетушка Бийо сияла от радости.

Пока они входили в комнату, Питу, кивнув в ответ на многозначительный взгляд Катрин, направился к выходу.

Оставим Катрин теперь, когда письмо Изидора покоится у нее на груди, ей не придется прикладывать ни лед к голове, ни горчицу к ногам. Итак, оставим Катрин в окружении заботливых родителей, пусть она поправляется, питаясь своими надеждами, а мы последуем за Питу, только что с удивительной простотой исполнившим одну из самых трудных христианских заповедей: самоотречение и любовь к ближнему.