Он вспомнил о двадцати пяти луидорах, пожалованных ему перед отъездом из Парижа доктором Жильбером на обмундирование Национальной гвардии Арамона.

Он с гордостью поднял голову, представив себе во всем блеске бывших под его началом гвардейцев.

Это помогло ему переварить два пряника и четыре леденца вкупе с пинтой воды, которые могли бы, несмотря на его прекрасный желудок, причинить ему неприятность, если бы не отличное средство, способствующее пищеварению: удовлетворенное самолюбие.

В то время как Питу пережевывал сладости и пил воду, размышляя о своем, тетушка Коломба опередила его и зашла на почту.

Но Питу нимало не обеспокоился. Почта находилась напротив Новой улицы, небольшой улочки, выходившей в ту часть парка, где проходила аллея Влюбленных, связанная с нежными для Питу воспоминаниями; он мог бы в несколько прыжков нагнать тетушку Коломбу.

Он поднялся на крыльцо в тот самый момент, как тетушка Коломба выходила с почты с пачкой писем в руке.

Среди всех этих писем было одно в изящном конверте, кокетливо запечатанное воском.

Письмо это было адресовано Катрин Бийо. Очевидно, именно этого письма и ждала Катрин. Как и было условленно, г-жа Коломба вручила письмо покупателю леденцов, и он в ту же минуту поспешил в Писле, обрадованный и в то же время опечаленный: он был рад оттого, что осчастливит Катрин, а печален потому, что источник счастья девушки на его вкус был слишком горек.

Но Питу был удивительный человек: несмотря на испытываемую им горечь, он так торопился доставить это проклятое письмо, что с шага постепенно перешел на рысь, а с рыси – в галоп.

В пятидесяти шагах от фермы он внезапно остановился, разумно полагая, что если он прибежит вот так, запыхавшись и в поту, папаша Бийо может заподозрить неладное, а он и так уже, казалось, вступил на скользкий и тернистый путь недоверчивости.

Итак, молодой человек решил пожертвовать несколькими минутами ради того, чтобы остаток пути пройти не спеша. Он важно зашагал к дому.

Вдруг, проходя мимо комнаты юной больной, он заметил, что сиделка, желая, по-видимому, проветрить комнату, приотворила окно.

Питу сначала просунул в щель нос, потом заглянул… Это все, что он мог сделать: ему мешала оконная задвижка.

Однако он мог заметить, что Катрин проснулась и ожидала его возвращения, а Катрин увидела Питу, подававшего ей таинственные знаки.

– Письмо!.. – пролепетала девушка. – Письмо!

– Тише!.. – предостерег Питу.

Оглянувшись, будто браконьер, вознамерившийся сбить со следа всех смотрителей королевского охотничьего округа, он, убедившись в том, что его никто не видит, бросил письмо в щель, да так ловко, что оно угодило как раз в ямку, приготовленную девушкой под подушкой.

Не дожидаясь благодарности, которая не замедлила бы последовать за его жестом, он отступил от окна и пошел к двери. На пороге он увидел Бийо.

Если бы не выступ в стене, фермер увидел бы, что произошло, и одному Богу известно, что из этого вышло бы, принимая во внимание расположение духа; в котором он в это время находился.

Питу не ожидал, что нос к носу столкнется с фермером, и почувствовал, как заливается краской до ушей.

– Ох, господин Бийо, – пробормотал он, – признаться, вы меня здорово напугали!..

– Испугал тебя, Питу? Капитана Национальной гвардии!.. Того, кто взял Бастилию!.. Испугал?!.

– Что же в этом удивительного? – отвечал Питу. – Бывает и такое, особенно когда не ожидаешь…

– Ну да… – кивнул Бийо, – когда ждешь, что встретишься с девицей, и вдруг видишь перед собой ее отца, верно?..

– Нет, господин Бийо, вот тут вы не правы! – возразил Питу. – Я не ожидал встретить мадмуазель Катрин. Нет! Несмотря на то, что она пошла на поправку, чему я от всей души рад, она еще слишком слаба, чтобы подняться на ноги.

– И тебе нечего ей сказать?

– Кому?

– Катрин…

– Ну почему же нечего… Я должен передать ей от доктора Рейналя, что все идет хорошо и что он зайдет днем; впрочем, передать ей это может кто угодно, не обязательно делать это мне.

– Ты, должно быть, проголодался, да?

– Проголодался?.. – переспросил Питу. – Да нет…

– Как!? Ты не голоден? – вскричал фермер. Питу понял, что совершил оплошность. Чтобы Питу в восемь часов утра не хотел есть?! Это противоречило закону природы.

– Конечно, я голоден! – спохватился он.

– Ну так ступай поешь. Работники как раз сели завтракать; они, должно быть, оставили тебе место.

Питу вошел в дом, Бийо провожал его взглядом, хотя его добродушие почти одержало верх над подозрительностью. Он увидел, как Питу сел во главе стола и набросился на хлеб с салом, словно не ел до этого ни пряников, ни леденцов, словно не пил воды.

Правда, желудок Питу к тому времени был уже, по всей вероятности, снова пуст.

Питу не умел делать несколько дел разом, но уж если за что-нибудь брался, то действовал основательно. Выполняя поручение Катрин, он сделал все, что от него зависело. Получив от Бийо приглашение позавтракать, он от души взялся и за это дело.

Бийо продолжал за ним наблюдать; видя, что Питу не поднимает глаз от тарелки, что он занялся стоявшей перед ним бутылкой сидра, что ни разу он не взглянул на дверь в комнату Катрин, фермер в конце концов поверил, что единственной целью предпринятого Питу похода в Виллер-Котре была та, о которой он объявил.

Когда завтрак Питу подходил к концу, дверь в комнату Катрин отворилась и на пороге появилась г-жа Клеман со смиренной улыбкой на устах, свойственной всем сиделкам: она вышла, чтобы выпить чашку кофе.

Само собой разумеется, это был не первый ее выход: в шесть часов утра, то есть спустя четверть часа после ухода Питу, она появилась на кухне и попросила стаканчик водки – единственное, как она говорила, средство, способное поддержать ее после бессонной ночи.

При виде сиделки г-жа Бийо поспешила ей навстречу, а Бийо зашел в дом. Оба они стали ее расспрашивать о здоровье Катрин.

– Все хорошо, – отвечала г-жа Клеман, – правда, мне показалось, что сейчас мадмуазель Катрин опять стала бредить.

– Как бредить?.. – удивился папаша Бийо. – Неужели опять начинается?..