Стоявшую за воротами «Волгу» развернуло взрывной волной поперек дороги. Правую ногу Габиба, занесенную над забором, словно огромная бритва разрезала посередине бедра. От динамического удара разорвавшейся гранаты глаза Габиба вылезли из орбит и лопнули, искромсанное тело подняло в воздух, отбросило к дорожной канаве. Нога, похожая на огромную запятую, взлетела высоко в небо и упала в камыши где-то за развороченным забором.

Летящую ногу видел спрятавшийся за «Жигулями» Боков. Он безоговорочно решил, что конечность принадлежит именно Девяткину и никому другому. Полминуты назад на Бокова чуть не свалилась с неба отлетавшая от забора секция, в последнюю секунду он едва спасся, отскочив в сторону. Теперь в метре от него упала босая человеческая нога, обтянутая дымящейся бирючиной. Спасаясь от падающих с неба предметов, Боков заполз под «Жигули».

Когда грохнул второй взрыв, кровать, на которой отдыхал после ночных приключений Тимонин, словно ожила, поднялась над полом, стряхнув с себя спящего человека. Тимонин взлетел над кроватью, перевернулся вокруг своей оси и рухнул на пол, больно ударившись плечом о доски. От грохота близкого взрыва у него заложило уши, на некоторое время он потерял ориентировку в пространстве. Пару минут Тимонин сидел на полу, вращал пустыми глазами, наблюдая, как под потолком на крюке из стороны в сторону шатается тяжелая люстра со стеклянными рожками.

Крюк выскочил из гнезда, люстра грохнулась на пол, разлетелись стеклянные осколки. Тимонин попытался вспомнить что-то важное, но так ничего и не вспомнил. Он в которой уж раз забыл, где находится и что с ним происходит. Но сейчас, по большому счету, это не имело значения. Тимонин встал на карачки и пополз в сторону кухни, разрезая ладони битыми стекляшками.

Коля вытащил из-под ремня третью гранату. Он, оглушенный взрывами, не мог сообразить, куда лучше её кинуть. Но тут на крыльцо выскочил Лопатин. Он показывал пальцем в ту сторону, где некогда стоял туалет, а теперь рядом с выгребной ямой зияла глубокая воронка.

– Туда давай, – заорал Лопатин. – Тот гад жив. Шевелится. Туда…

Валиев понял, что его обнаружили. Бегом отсюда не убежать, на брюхе далеко не уползешь. Он сжал пистолетную рукоятку ладонями, выставил вперед руки и поймал на мушку водителя. Если Валиев попадет, то выйдет в дамки. Если промажет, человеческий ливер будут собирать вороны по всей степи.

Николай дернул за чеку гранаты, как за кольцо запасного паращюта. Он услышал, как щелкнула пружина, ударник опустился на пистон. Николай привстал с земли, примерился, поднял руку с гранатой над головой. Валиев сморгнул открытым глазом и выстрелил три раза подряд. Две пули просвистели выше цели, третья достала водителя, угодила точно в подмышечную впадину занесенной руки. Николай повалился на землю, уронив гранату рядом с собой.

Кажется, в эту последнюю секунду он услышал, как в гаранте с выдернутой чекой загорелся огнепроводный шнур, зашипев, вспыхнула окись свинца и пентолит. Все, конец. Смертельно раненый водитель попробовал оттолкнуть от себя гранату, дотянуться до неё целой рукой. Николай прикоснулся к гранате подушечками пальцев.

Взрыв потряс дом до основания. Высадило рамы из окон, крыльцо разлетелось в щепки, из фундамента вывернуло кирпичи. Дом осел на одну сторону, кровля из оцинкованного железа поднялась и изогнулась спиралью. По двору разлетелись мясные ошметки и куски горелой одежды. Сорвавшаяся с петель дверь влетела в сени, словно реактивный самолет. Лопатин, оказавшийся на её пути, едва успел закрыть голову руками.

Удар был настолько сильный, что угол двери сломал левое предплечье Лопатина, ключицу и голень правой ноги. Он отлетел в дальней угол, в полете спиной снес вешалку, повалил рукомойник и помойное ведро. Ломаные деревяшки засыпали человека по пояс.

На ночь Казакевич принял лошадиную дозу снотворного и, чтобы мгновенно отключиться, запил это дело коньком. Однако утром проснулся чуть свет, поднялся, чувствуя слабость во всем теле, заперся в ванной. Встав перед зеркалом, стал рассматривать свое отражение. Господи, на кого он похож… Краше в гроб кладут.

Бордовый синяк под левым глазом, ссадина на щеке, грудь расцарапана вдоль и поперек, будто по коже не женские ноготки прошлись, а пропахали садовые грабли с заостренными зубцами. Казакевич утешил себя тем, что сегодняшней ночью, когда он глянул на себя в треснувшее зеркало в сторожке Клычкова, то выглядел ещё хуже. Ночью из зеркала на него смотрел человек с перекошенным от ужаса лицом. Забрызганный кровью, перепачканный землей незнакомый человек, больше похожий на черта, на дьявола, взявшего выходной в аду.

Казакевич умылся холодной водой, смазал ссадину лосьоном и сел на бортик ванной. Неужели все это ему не приснилось, не привиделось в страшном сне? Он бы дорого отдал, чтобы забыть ночной кошмар. Но жизнь не ученическая тетрадка, испорченных страниц из неё не выдерешь, не перепишешь.

Он вышел на кухню, устроился за столом. Чайник ещё теплый, жена ушла на работу четверть часа назад. Передвигаясь неслышными кошачьими шагами, из коридора прокрался брат жены Петя. И что это человек, находясь в отпуске, поднимается такую рань? Сейчас начнет приставать с вопросами и просьбами.

– Что это у тебя с глазом? – спросил Петя.

– Ночью в ванне на куске мыла поскользнулся, – бездумно соврал Казакевич. – Я думал, ты уже домой улетел.

– Еще не вся культурная программа выполнена.

Петя уселся напротив родственника, уставился на него и начал грызть печенье. Казакевич налил себе чаю и расплескал воду. Болезненная внутренняя дрожь, засевшая в нем со вчерашней ночи, не отпускала.

– И куда думаешь сегодня двинуть? – спросил Казакевич.

Очень хотелось отправить Петю куда-нибудь подальше со своих глаз, чтобы не раздражал бессмысленным мельтешением по квартире, глупыми расспросами и жалобами на угнездившуюся в нем дурную болезнь.

– Пока не знаю. Думал, ты чего предложишь.

– Ну вот, опять начинается. Дай говна, дай ложку…

– Я серьезно.