– Ну как?– через некоторое время спросил председатель.

– Хорошо,– сказал Чонкин.

– Так даже лучше,– убежденно сказал председатель.– Если и упадешь, не расшибешься. Жан-Жак Руссо говорил, что человек должен стать на четвереньки и идти назад, к природе.

– А кто этот Жан-Жак?– спросил Чонкин,– с трудом произнося странное имя.

– А хрен его знает,– сказал председатель.– Какой-то француз.

Тут он набрал полную грудь воздуха и запел:

Вдо– оль деревни от избы и до избы За-ашагали торопливые столбы…

Чонкин подхватил:

Загудели, заиграли провода Мы такого не видали никогда…

Иван,– спохватился вдруг председатель.

– Чего?

– А контору я закрыл или нет?

– А хрен тебя знает,– беспечно сказал Иван.

– Пошли обратно.

– Пошли.

Идти на четвереньках было хорошо, хотя от росы немного мерзли руки и промокли брюки на коленях.

– Иван!

– А?

– Давай еще споем.

– Давай,– сказал Чонкин и затянул единственную известную ему песню:

Скакал казак через долину Через кавказские края…

Председатель подхватил:

Скакал казак через долину Через кавказские края…

Чонкин начал следующий куплет:

Скакал он садиком зеленым…

Но тут ему пришла в голову мысль, которая остановила его.

– Слышь,– спросил он председателя,– а ты не боишься?

– Кого?

– Моих рестантов.

– А чего мне их бояться?– распоясался председатель.– Я все равно на фронт ухожу. Я их…

Тут Иван Тимофеевич употребил глагол несовершенного вида, по которому иностранец, не знающий тонкостей нашего языка, мог бы решить, что председатель Голубев состоял я работниками Учреждения в интимных отношениях.

Чонкин был не иностранец, он понял, что Голубев говорит в переносном смысле. Председатель перечислил еще некоторые государственные, партийные и общественные организации, а также ряд отдельных руководящих товарищей, с которыми в переносном смысле он тоже находился в интимных связях.

– Иван!– вспомнил вдруг председатель.

– А?

– А куда мы идем?

– Кажись, в контору,– неуверенно сказал Иван.

– А где она?

– А хрен ее знает.

– Погоди, мы, кажись, заблудились. Надо определить направление.

Председатель перевернулся на спину и стал искать в небе Полярную звезду.

– На кой она тебе?– спросил Чонкин.

– Не мешай,– сказал Иван Тимофеевич.– Сперва находим Большую Медведицу. А от нее два вершка до Полярной звезды. Где Полярная звезда, там и север.

– А контора на севере?– спросил Чонкин.

– Не мешай.– Председатель лежал на спине. Звезды частично были закрыты тучами,ча остальные двоились, троились и четверились, и их все равно было много, и, если судить по ним, север находился по всем направлениям, что председателя вполне устраивало, ибо давло возможность ползти в любую сторону.

Пока он снова становился на четвереньки, Чонкин значительно продвинулся впередзи неожиданно уперся головой во что-то твердое. Пошарил перед собой руками.

Это было колесо машины, вероятно, той, на которой серые приехали его арестовывать. Значит, и контора должна быть рядом. И точно. Обогнув машину, прополз Чонкин еще немного и вскоре наткнулся на стену, туманно белеющую в темноте.

– Тимофеич, кажись, контора,– позвал Чонкин.

Подполз председатель. Провел ладонью по шершавой стене.

– Во, видал,– сказал он удовлетворенно.– А ты еще спрашиваешь, зачем Полярная звезда. Теперь ищи, тут где-то должен быть и засов.

Какое– то время шарили по стене, то натыкаясь друг на друга, то расползаясь в разные стороны, и вдруг Чонкин первый сообразил:

– Слышь, Тимофеич, а вообще-то засов должон быть там, где дверь, а дверь там, где крыльцо.

Председатель подумал и согласился с доводом Чонкина.

Не для того, чтобы посмеяться над пьяным человеком лишний раз, а единственно ради истины следует сообщить, что, даже найдя дверь, Чонкин и председатель долгоч не могли с ней справиться. Засов, как живой, вырывался из рук и каждый раз больно ударял председателя по колену, так что трезвый давно остался бы совсем без ноги, но пьяного, как известно, все же Бог оберегает немного.

Назад двинулись порознь. Остается загадкой, как Чонкин нашел дорогу домой, остается только предположить, что за время ползания на четвереньках он малость все-таки протрезвел.

Входя в калитку, Чонкин услышал за огородами приглушенный мужской разговор и заметил тлеющий огонек папиросы.

– Эй, кто там?– крикнул Чонкин.

Огонек пропал. Чонкин стоял, напрягая слух и зрение, но теперь ничего не было слышно, ничего не было видно.

Должно, померещилось спьяну,– успокоил себя Чонкин и вошел в избу.

Фитиль двенадцатилинейной лампы был прикручен почти до конца, только маленький язычок пламени распространял свой немощный свет по комнате.

Нюра с винтовкой, зажатой между коленями, сидела на табуретке возле двери. Пленники, намаявшись за день, спали вповалку на полу.

– И где был?– спросила Нюра сердито, но шепотом, чтобы не разбудить спящих.

– Где был, там меня нет,– ответил Чонкин и ухватился за косяк, чтоб не упасть.к – Ай назюзился?– ахнула Нюра.

– Назюзился,– глупо улыбаясь, кивнул Чонкин.– Как же не назюзиться. Завтра, Нюрка, кидают нас на новый участок.

– Да что ты!– сказал Нюра.

Двумя пальцами свободной руки Чонкин вытащил из кармана гимнастерки записку председателя о дополнительной выдаче продуктов и протянул Нюре. Нюра поднесла записку к лампе и, шевеля губами, вдумалась в содержание.

– Ложись, отдохни маленько, а то ведь не спамши,– сказала она, придавая голосуссвоему ласковую интонацию.

Чонкин в ответ похлопал ее по спине.

– Ладно уж, ты поспи, а к утру на часок подменишь меня.

Он взял у Нюры винтовку, сел на табуретку, прислонился спиной к косяку. Нюра, не раздеваясь, легла лицом к стене и вскоре заснула. Было тихо. Только лейтенантиповизгивал во сне, как щенок, и громко чмокал губами. Серая моль кружилась над лампой, то тычась в стекло, то отлетая. Было душно, влажно, и вскоре за окном посыпался, зашуршал по листьям, по крыше дождь.

Чтобы не заснуть, Чонкин пошел в угол к ведру, зачерпнул прямо ладонью воды и смочил лицо. Как будто полегчало. Но только уселся на прежнее место, как снова стало клонить в сон. Он зажимал винтовку коленями и руками, но пальцы сами собойсразжимались, и приходилось прилагать героические усилия, чтобы не свалиться с табуретки. Несколько раз спохватывался он в последнее мгновение и бдительно таращил глаза, но все было тихо, спокойно, только дождь шуршал за окном и где-тоопод потолком настойчиво грызла дерево мышь.