Свинцов открыл дверь в соседнюю комнату и позвал Волкова.

Волков робко переступил порог, а когда увидел лежащего под столом председателя, вовсе позеленел и затрясся от страха.

– Вы знаете этого человека?– кивнул лейтенант на неподвижно распластанное тело.

– Не знаком!– прокричал Волков, прикусив с перепугу язык.

– Как не знаком?– удивился лейтенант.– Кто же это?

– Председатель Голубев,– трясясь от нелепости своих ответов, пролепетал Волков.– Но я с ним только по службе а в смысле личных отношений мы даже не разговаривали.

– Так уж не разговаривали?– недоверчиво посмотрел лейтенант.– Что ж это вы встречались и не разу, ни одним словом не перемолвились?

– Ни одним… Ей-богу, ни одним. Я, конечно, беспартийный… образование у меня маленькое, я в этих этих делах ничего не понимаю.

– А мы тебя научим понимать,– с места сказал Свинцов.

– Он мне однажды, правда, сказал, что труды Маркса– Энгельса рабочему человеку понять трудно, тут, мол, нужно иметь специальную политическую подготовку.

– Так,– сказал лейтенант.– И все?

– И все.

Свинцов тяжело шагнул к Волкову и приставил к его носу огромный красный кулак, заляпанный родинками и веснушками.

– Ты у меня брось запираться, а то я тебе нос набок сверну. Тебя лейтенант вежливо спрашивает, так ты, падло, вежливо отвечай.

Неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы лейтенант не вспомнил, что пришел сюда вовсе не затем, чтобы допрашивать Волкова. Оборвав грубость Свинцова, он объявил Волкову, что ему в качестве понятого доверяют присутствовать при аресте дезертира Чонкина.

Они шли развернутым строем по широкой улице Красного. Их было семь человек. Восьмым был счетовод Волков, он плелся, сильно отстав и испуганно озираясь по сторонам словно ждал неожиданного нападения сзади.

Завидев их, жители деревни прятались по избам и осторожно выглядывали из-за занавесок, дети переставали плакать, и собаки не лаяли из-под ворот.

Тишина стояла, как перед рассветом в тот самый час, когда все, кто ложится поздно, уже легли, а те, кто рано встает, еще не встали.

Люди, смотревшие за ними из-за занавесок, замирали, когда строй приближался к их избам, и облегченно вздыхали, когда он проходил мимо. И снова затаивались в любопытстве и страхе: куда же они? К кому?

Когда же серые люди прошли дом Гладышева, всем стало ясно: идут к Чонкину, больше не к кому – одна только изба перед ними осталась, последняя.

– Стой! Кто идет?– неожиданно для всех раздался голос Чонкина. В предшествующей тишине он показался таким громким, что его услышала вся деревня.

– Свои,– не останавливаясь, буркнул лейтенант и дал знак подчиненным не задерживаться, идти дальше.

– Стой! Стрелять буду!– Чонкин щелкнул затвором.

– Не стреляй, ты арестован!– прокричал лейтенант, на ходу рсстегивая кобуру револьвера.

– Стой! Стрелять буду!– повторил Чонкин и, взяв оружие на изготовку, дал предупредительный выстрел в воздух.

– Бросай оружие!– Лейтенант быстрым движением выхватил пистолет и, не целясь, выстрелил в направлении Чонкина.

Чонкин ловко нырнул под фюзеляж и вылез с другой стороны.

Пуля прошила капот двигателя и застряла где-то там внутри.

Чонкин пристроил винтовку на конце фюзеляжа возле киля и осторожно высунул голову. Серые приближались. Теперь они все держали пистолеты в руках, а безоружный счетовод Волков, все удаляясь от лейтенанта и отставая, стремился укрыться за широкой спиной Свинцова. Чонкин, не теряя времени, совместил линию прицела с подбородком лейтенанта и нажал на спусковой крючок. Но в этот момент его кто-то толкнул под локоть, и это спасло лейтенанта. Пуля просвистела над самым его ухом.

– Ложись!– крикнул лейтенант и первым самоотверженно бухнулся в грязь.

Чонкин вздрогнул и обернулся. Испуганный выстрелом кабан Борька отскочил и теперь приближался снова с настороженным дружелюбием.

– Брысь!– Чонкин замахнулся на Борьку прикладом, но тот, поняв этот жест как шутку, набросился на Ивана, и унять его было не просто. А серые, хоть и залегли рядом со своим командиром, могли каждую минуту ринуться в наступление.

Первым опомнился лейтенант.

– Эй, ты!– Отклеившись от земли, лейтенант поднял над головой какую-то бумагу.– Ты арестован. Вот ордер на твой арест, подписанный прокурором.

– Неужто сам прокурор подписал?– удивился Чонкин.

– А что же я буду обманывать?– обиделся лейтенант не столько за себя, сколько за свое учреждение.– Мы без санкции прокурора не берем.

– И фамилию мою прокурор знает?

– А как же. Ты ведь Чонкин?

– Чонкин. А то кто ж.– Он даже засмеялся, смущенный тем, что такие большие люди отрывались от своих больших дел, запоминали его фамилию и записывали на официальной бумаге.

– Ну так ты сдаваться будешь?– допытывался лейтенант. Чонкин подумал. Ордер – документ, ничего не скажешь серьезный. Но в уставе не сказано, чтоб часового с поста снимали по ордеру.

– Не могу, товарищ лейтенант, никак не могу,– придавая своему голосу интонацию полного сочувствия, сказал Чонкин.– Я, конечно, понимаю – у вас задание. Но кабы ж ты был разводящий, либо начальник караула, или хотя б дежурный по части…

– Считай, что я дежурный по части,– согласился лейтенант.

– Не,– сказал Чонкин.– В нашей части таких нет. Я всех командиров знаю на личность, потому служил при столовой. Понял? И форма у тебя не такая.

– Ну, ладно,– рассердился лейтенант.– Не хочешь сдаваться по-хорошему, заставим по-плохому.

Он решительно встал на ноги и двинулся к Чонкину. В одной руке он держал пистолет, а другую с ордером поднял над головой. За лейтенантом поднялись и осторожно начали передвигаться его подчиненные. Счетовод Волков остался на месте.

– Эй! Эй!– закричал Чонкин.– Лучше стойте! А то ведь я буду стрелять! Я ведь на посту.

Он во что бы то ни стало хотел избежать кровопролития, но ему больше не отвечали. Чонкин понял, что переговоры завершились неудачно, и снова перекинул винтовку через фюзеляж. Борка мешал ему, хватал зубами за полу шинели тогда Чонкин левой рукой стал чесать ему бок, приговаривая: Борь-Борь-Борь. Держать винтовку одной рукой было неудобно, но зато Борька теперь не мешал, он размяк, улегся в грязь и задрал ноги. Как все свиньи, он любил ласку.