Он -- хороший мальчик. Можно только мечтать о таком вдумчивом, предупредительном сыне. Если бы не он, что бы стало с ней после того, как утонул Аксель. Но стоит на горизонте появиться смазливой девушке, как все парни тут же меняются, превращаются в диких животных, даже лучшие из них. Они готовы ради нее принести в жертву все на свете, дом, родителей, карьеру -- за красивые, ласковые глазки и тот многообещающий природный дар, что у нее под юбкой. Мэри Пиз Джордах никогда не видела его Джулию, но знала, что она поступила в университет Барнарда, знала о регулярных поездках Рудольфа в Нью-Йорк по воскресеньям. Сколько миль ему приходилось проезжать, бедному, мотаясь туда-сюда. Он приезжал домой поздно: бледный, с черными разводами под глазами, беспокойный, немногословный. Его дружба с Джулией тянется вот уже пять лет, и сейчас, когда он -- выпускник колледжа, пора найти себе другую. Нужно будет поговорить с ним, убедить его в том, что пришло время, чтобы не спеша повеселиться, поразвлечься вволю. Сотни девушек сочтут за честь броситься в его объятья.

Ей, конечно, следовало бы отметить по-особенному этот незабываемый день. Испечь пирог, купить бутылку хорошего вина. Но для этого нужно спуститься по лестнице, потом подняться по ней, показаться на глаза соседям... Нет, это не в ее силах. Рудольф все, конечно, поймет. Все равно он сегодня вечером уезжает в Нью-Йорк, чтобы отпраздновать окончание колледжа со своими друзьями. А ей, старухе, придется сидеть одной у окна, подумала она с нахлынувшей на нее горечью. Так поступают даже лучшие из сыновей.

Мэри Джордах увидела, как из-за угла на их улицу на большой скорости выскочил автомобиль. Шины взвизгнули. В нем сидел ее сын Рудольф, красивый, с развевающимися от ветра черными как смоль волосами, вылитый принц. Она хорошо видела издалека, лучше, чем прежде. Вблизи -- совсем не то. Крупный план -- не для нее. Она прекратила читать, чтобы не напрягать лишний раз глаза. Зрение резко ухудшалось. Любые подобранные ей очки помогали лишь несколько недель. Ее глаза, эти старые привереды. Ей еще нет и пятидесяти, но, по-видимому, ее глаза умирали скорее, чем она сама.

Машина остановилась под окнами их квартиры, и из нее выпрыгнул Рудольф. В прекрасном голубом костюме. У него замечательная фигура. На нем отлично сидит любая одежда: стройный, широкоплечий, длинноногий. Мэри Джордах отпрянула от окна. Рудольф ничего никогда не говорил ей, но она знала, что он не любит, если она целый день торчит у окна, выглядывает на улицу.

Она с трудом встала. Вытерла глаза краешком шали, заковыляла к стулу возле стола, за которым они с ним обедали. Услыхав его торопливые, вприпрыжку, шаги по лестнице, она тут же загасила сигарету.

Дверь отворилась, и он вошел.

-- Ну вот, полюбуйся! -- Он развязал ленточку и развернул пергаментный свиток на столе. Он осторожно разгладил его руками.-- Здесь, правда, написано по-латыни.

Мэри Джордах смогла прочитать его имя, написанное готическими странными буквами. От счастья у нее на глазах выступили слезы.

-- Жаль, что мне неизвестно местонахождение твоего отца. Я бы показала ему этот диплом, пусть посмотрит, чего ты сумел добиться без его помощи.

-- Ма,-- мягко упрекнул ее сын.-- Он же умер.

-- Он хочет, чтобы люди поверили в его смерть,-- ответила Мэри.-- Но меня не проведешь. Я-то знаю его гораздо лучше, чем кто-нибудь. Он не утонул, он выплыл.

-- Ма,-- начал было снова Рудольф.

-- Сейчас посмеивается над нами. Ведь его тело не нашли? Разве не так?

-- Думай что хочешь,-- сказал Рудольф.-- А мне нужно собираться. Я остаюсь на ночь в городе.-- Он пошел в свою комнату, бросил в чемодан бритвенный прибор, пижаму и чистую рубашку.-- У тебя все есть, мама? Что у тебя на ужин?

-- Не беспокойся,-- ответила мать.-- Открою банку консервов. Ты туда поедешь на машине с этим приятелем?

-- Да,-- сказал Рудольф. -- Его зовут Брэд.

-- Это тот самый, из Оклахомы? С Запада?

-- Тот самый.

-- Мне не нравится, как он водит машину. Слишком безрассудно. Вообще я никогда не доверяла этим западникам. Почему ты не едешь на поезде?

-- Для чего тратить на поезд деньги?

-- А какой прок в деньгах, если ты, не дай бог, разобьешься или же окажешься под перевернутым автомобилем, как в ловушке?

-- Ма...

-- Теперь у тебя будет куча денег. Такой парень, как ты! И вот с этим,-- она нежно разглаживала руками твердый листок с латинскими буквами.-Что я буду делать одна, если с тобой что-нибудь случится? Это приходило тебе в голову?

-- Со мной ничего не случится, не бойся.-- Он щелкнул замками чемодана. Поскорее бы оставить ее одну у окна...

Он явно торопился, это сразу бросалось в глаза.

-- Они меня выбросят на помойку, как дохлую собаку,-- нудила мать.

-- Ма, успокойся, ведь сегодня такой торжественный день. Нужно только радоваться.

-- Я помещу твой диплом в рамочку,-- сказала она.-- Ладно, повеселись как следует. Ты вполне это заслужил. Где собираешься остановиться в Нью-Йорке? У тебя есть кому позвонить, если вдруг возникнет что-то непредвиденное?

-- Ничего непредвиденного не возникнет,-- пытался снова успокоить он мать.

-- Но все-таки.

-- Позвоню Гретхен.

-- Ах, этой проститутке! -- воскликнула Мэри. Они никогда не говорили о Гретхен, но она знала, что они время от времени видятся.

-- Ах, мама, ради бога!

Она, конечно, зашла сейчас слишком далеко, и она это понимала. Но все равно, пусть знает ее отношение к дочери.

Наклонившись, Рудольф поцеловал ее, ласково попрощался, стараясь загладить вину за невольно вырвавшееся восклицание "ради бога!". Она прижала его к себе. От нее пахло туалетной водой, которую он купил ей на день рождения. Ей очень не хотелось, чтобы от нее разило запахами заплесневелой старухи.

-- Ты так ничего мне и не сказал о своих планах,-- напомнила она ему.-Теперь твоя жизнь на самом деле только начинается. Думала, что ты уделишь мне несколько минут, мы с тобой посидим, поговорим, и ты расскажешь, что мне в будущем от тебя ждать. Хочешь, налью тебе чашку чая?

-- Завтра, мама, завтра. Я обо всем расскажу тебе завтра. Не волнуйся.-- Он еще раз поцеловал ее, и мать выпустила его из своих объятий. Через секунду Рудольф уже быстро спускался с лестницы, такой легконогий. Она встала, доковыляла до окна, села снова в свое кресло-качалку, и снова та же картина -- старуха у окна. Пусть смотрит.