-- Ты, Флоран, нашей жизни не можешь себе представить,-- сказал мне Пружинный Чуб.-- Вы, крестьяне, когда зарядит дождь, заляжете себе спокойно и отдыхаете недельку-другую. Конечно, и на вас есть управа: земля. Ho разве ee можно сравнить с нашими хозяевамиl
B самом презрении парижского пролетария к крестьянину есть какая-то зависть.
-- Я знаю только, что снова так жить уже не смогу,-- повторяет Матирас.
-- И я тоже, сам понимаешь,-- несколько принужденно подхватывает Бастико.-- Bo всяком случае, так, как жили раныпе! -- уточняет он и своей огромной ручищей похлопывает по ружейному стволу.
B рядах военных и штатских какое-то движение: с упоением слушают рассказ о том, как генерал Галифэ*, будучи в разведке на мосту Нейи, бросился вперед с саблей наголо, но никто из солдат за ним не последовал. Тут его окружили наши федераты... И отпустили на все четыре стороны.
-- Видно, совсем одурели! -- орет кто-то.
-- Ничуть! Пусть, мол, вернется к своему хозяину и расскажет, какие мы есть!
Иногда в сутолоке батальоны смешиваются с толпой; солдаты тонут в людском море. Гвардейцы вытягивают шеи, становятся на цыпочки, стараясь высмотреть командиров, увидеть знакомое офицерское кепи, перо, саблю. Они пробираются в толпе, работая локтями, громко выкрикивают название своего квартала. B конце концов, разумеется, находят друг друга, но только ненадолго, пока снова не начинается суматоха, толкотня. To, что нет плана действия, никого не беспокоит, хватит с нас планов этих, по горло сыты!
План, конечно, сущесмвовал, и неплохой. Главные силы высмупаюм под командованием Бержере двумя колоннами; из них первую, двигающуюся к Аньеру и Курбвуа, ведем Флуранс. Вморую, на Гарш и Вокресон, должен eecmu Бержере. Все бамальоны численносмъю do 40 мысяч человек с разных cморон ycмремляюмся к Версалю...
-- Солдаты, посланные Тьером,-- наши братья,-- упрямо твердят в рядах Национальной гвардии.-- Увидят нас и воткнут штыки в землю...
-- Это будет прогулка, вроде как 5 октября 1789 года,-- заявляет Феррье.
Наш гравер просто обожает этот эпизод из истории Великой Революции. У него собраны картинки, на которых вооруженные женщины -- тысяч семь или восемь -- тащат пушки по дороге, ведущей на Версаль, a далыпе к ним присоединяются тысячи мужчин. Есть в его коллекции и старинный офорт: белые чепчики и косынки, платья красные, желтые, зеленые, розовые и подпись: "Сбор парижских женщин с Центрального рынка и прочих мест в лонедельник, перед тем как они выступят на Версаль, откуда возвратятся с хлебом и королемl* Они тащат на лямках огромную пушку и ведут за собой какую-то щеголиху, в воздух взмывают сабли, пики, топоры, трезубцы, дубинки и алебарды.
-- Поди потягайся с ними,-- с удовольствием напоминает отец Торопыги.-Захватили Национальное собрание, осадили Версальский дворец, взломали двери, стражу перебили. Bo вторник 6 октября в два часа дня парижанки привели в свои родной город целый кортеж: пушки, повозки, заваленные мешками с мукой, a в центре шествия медленно следовала единственная карета и в ней пленники -- восемь персон: монархия!
-- Завтра мы таким же манером привезем Тьерa,-- заявил Шиньон.-Повторим церемониал с Капетом.
С наступлением ночи мы расположились на привал в уютных палисадниках деревни Аньер.
Аньер, a также Буа-Коломб и Ла Гаренн, соседние с ним поселки, почти не смыкали глаз. Разбуженные крестьяне встретили нас дружелюбно, но не без тревоги. Предложили устроиться на ночлег на сеновалах, раздали тюфяки. Ho батальонам было строro запрещено pacсредоточиваться. Ломовики рассказали нам, как разрозненные, беззащитные группки Национальной гвардии были застигнуты врасплох двумя пехотными бригадами врага, оттеснены к заставе Майо. Позже, перестреляв всех своих пленников до одного, версальцы отошли.
-- Вы что же, граждане, своими глазами это виделн?-- приставал Гифес.
Нам как-то не верилось.
-- Вот так же видели, как вас сейчас видим,-- басил рослый возчик, тыча в воздух толстым указательным пальцем.
-- Я когда пришел сюда,-- рассказывал старый огородник,-- застал врача, который осматривал трупы. "Они все умерли?* -- спросил я его. "Разве вы сами не видите -- ведь y всех нdски нbг вытянуты вперед*. Это верно, y покойников всегда ноги носками вttеред, a я ведь раньше не знал. Они шесть повозок нагрузили мертвецамя, в каждой двести ног носками вперед. Мне сказали, что до того отправили еще двадцать так же нагруженных повозок.
Федераты плотнее укутывались в одеяла, стараясь прогнать кошмарное видение этих сотен ног, a все еще сомневались: "Ты что, и впрямь веришь, что они убивают пленных?*
Зажигать огонь было строго воспрещено, поэтому солдаты кое-как перекусили на скорую руку, есть не хотелось, да и спать тоже. Где-то довольно далеко, в самом центре полуострова Жанвилье, женский голос пел про злоключения какой-то Лизон. Напрягая слух, можно было различить лошадиное ржание, звяканье оружия: значит, рядом забились в ночную тьму тысячи людей, яапрасно силясь поспать хоть немного, подремать перед атакой.
A там, за ними, лежал огромный Париж, разбросавший свои огни в белесом ожерелье укреплений.
Заря вставала в запахах сырой земли, в весенних запахах, с обычными деревенскими шумами -- куры, петухи, собаки, скрип колес и ворот. На пороги домов выходили женщины с кофейниками в руках:
-- Тут на всех не хватит, но вы подставляйте кружки, мы еще сварим...
Рассвет едва проклюнулся, a мир уже огласили радостные птичьи голоса, заполнявшие лесные заросли от Нантерpa до Сен-Дени и от Аржантейя до Клиши: воробьи, дрозды, зяблики, снегири, в разных концах леса куковали пять, a может быть, и шесть кукушек.
Затем глухой солдатский топот по деревенским улицам заглушил звуки весны. Наша маркитантка Зоэ, сияющая и розовая, щебетала где-то в первых рядах колонны стрелков.
Издали то тут, то там проносилась над головами гвардейцев шляпа Флуранса, и можно было проследить по ee развевающемуся плюмажу, как он объезжал батальоны с эскортом своих гарибальдийцев.
-- Флоран!
Я повернул коня на голос Флуранса. Командир XX легиона говорил своему адъютанту Амилькаре Чиприани:
-- Я твердо убежден, что надо было выступить в ту самую ночь, когда приняли решение. Врага требовалось застичь врасплох, обрушиться на него лавиной, пока он почивал на лаврах по случаю своих первых побед. Ho Бержере, Эд и Дюваль считали, что энтузиазм -- это, конечно, хорошо, но надо навести немного порядка... И вот мы упустили драгоценнейшие часы!
Флуранс взглянул на нас. Вернее, охватил взглядом всю нашу группу целиком: Феба, Марту и меня. И вручил нам послание для Бержере.
У меня мелькнула мысль, что это поручение было лишь деликатным способом удалить нас с поля сражения.
Хорошо помню, что ощущал я во время эмой скачки тiодеревенским пригородам, наводненным бамальонамй федерамов, в то раннее ympo очень ранней весны, в эмом час.
нееомненно, последний час настоящего счасмъя, ничем не омраченной веры. Я вдыхад запах перегноя, свежей зелени, нас обвевал уже меплый слабый вемерок. Я словновижу, как мы скачем* Слышу крики часовых, узнававших нас: "Смелее, Белъвилъh Спиной и боками я ощущал меплую мяжесмь Maрмы, ee сплеменные вокруг моей малии руки, ee дыхание, обжигавшее мою кожу под мышками, сквозь рубаху. Она моя ноша, так же как она ноша Феба, я несу ee, подобно мому как мамеpu-негримянки носям своих младенцев на спине, так же, как носили ux в своем чреве.
О, какая это была иоша, моя Марта!..
Генерал Бержере ехал в бой в открытом экипаже, на нем были высокие, выше колен, сапоги, просторный редингот, красная перевязь, множество знаков отличия, и в том числе на левом лацкане маленький масонский экер. Положив рядом с собой на сиденье кепи с шестью галунами, он внимательно читал послание Флуранса. И чуть покусывал губы, отчего подрагивала квадратная бородка.
Солдаты, скользя взглядом по его слишком уж щегольской коляске, ворчали себе под HOC: