-- Будь уверен, я всех коров и бычков Бальфиса буду пересчитывать каждое утро, меня этот выжига не проведет!
И Марта на пальцах показала, как она будет проверять Бальфисово поголовье; Гифес серьезно посмотрел на взволнованную Марту, хотя и не мог скрыть улыбки.
Из своей каморки спустился Вормье, с важным видом, как положено человеку в форме национального гвардейца, хотя от гвардейской формы y него только черное кепи с красным кантом и пояс, туго стянутый на новенькой блузе.
Он уже не безработный.
С тех пор как, согласие декрету, нуждающимся национальным гвардейцам выплачивают по тридцать cy в день, батальоны Бельвиля, Менильмонтана и Шарона заметно пополнились.
B настоящее время в Дозорном тупике числится пятнадцать военных. B основном это холостяки в возрасте между двадцатью пятью и тридцатью пятью годами -- Алексис из типографии Гифеса, Леон из "Пляши Нога", Kaiиенский... Гвардейцы квартируют по домам. Всем им, за исключением Вормье и Каменского -- эти оба безработные,-- пособия не положено, и они не могут участвовать в учениях, о которых каждое утро возвещает барабанная дробь. B семь часов утраМатирас и Бастико спешат на завод господина Келя, Пливар уже за раскройкой кож y Годийо, Фалль стоит y печи в литейной Фрюшанов, a Кош и Гифес открывают двери своих: заведений. Что касается их воинских обязанностей, то они должны выходить на воскресные учения на час-другой и дежурить неподалеку
от тупика вечером или ночью. При всем том они готовы в любую минуту бросить работу и взяться за допотопное ружье, которое им доверили на случай серьезной тревоги. Дюран, он же Нищебрат, будучи поденным рабочим, если бывает работа, трудится сверх всякой меры, домой возвращается, валясь с ног от усталости, без единой мысли в голове, сил ему хватает только на то, чтобы дотащиться до кабака. Если же работы не предвидится, Нищебрат слоняется, не зная, куда себя девать, в поисках теплого yrолка, или, как он сам выражается, "где огонек и дымок".
Париж помешался на Национальной гвардии; я имею в виду не только наши нищие кварталы, где ежедневные тридцать cy гвардейца что-то действительно значат. Ho разве весь Париж не говорит о бароне Ротшильде, что он в полной форме дежурит на укреплениях?
-- Хорошо бы послать дежурить вместе с бароном нашего Меде! -воскликнул Шиньон.
-- Меде, нищий, пойдет в национальные гвардейцы? -- как по команде paсхохотались обычные слушатели парикмахеpa Мари Родюк, Селестина Толстуха и госпожа Фаледони.
-- A почему бы Меде не быть национальным гвардейцем? Тридцать cy в день никому не помешают!
Марта выпрямилась, руки в боки, и вызывающе посмотрела на обычное сборище кумушек y водоразборного крана -- торговку пером и пухом, ee подружку, мастерившую разные украшения из бумаги, на позументщицу и на самую вредную кумушку -- Шиньона.
Пятница, 23 сентября.
Чудесный день, в такой только и бегать по полям с куском хлеба и бутылкой винца в корзинке, но пушка била без передыху. Наши дальнобойные орудия палят по строящимся немецким укреплениям в парке Сен-Клу.
Куда девалось прежнее оживление! To ли было, когда мы прибыли из Рони! Еще затемно запевали свою песню молоты и молоточки, и y каждого своя песня: дробнаядробная -- y сапожника, чуть с растяжкой, громоподобная -- в кузнице. Потом неровный стук копыт и колес -- легкие повозки молочников. Наконец выезжали первые омнибусы линии Бельвиль -- площадь Виктуар, стои
мость поездки три cy. Надежная связь с тридцатью тремя прочими маршрутами обеспечивалась тремя могучими бретонскими битюгами. Они вышагивают по-прежнему, но омнибусы почти пустые, и вид y них глуповатый, оттого, что вся мостовая предоставлена только в их распоряжение. Еще месяц назад омнибусы с теснившимися на империалах пассажирами гордо высились над обычной сутолокой двухколесных тележек, ломовых дрог, фиакров, фаэтонов, тележек с бутылками вина или груженных камнем.
Единственное место, где еще слышен добродушный и ворчливый говор простого народа,-- это клубы. Мне они представляются гигантскими котлами, где варится-кипит будущее.
Вход в бельвильский клуб в зале Фавье стоит всего два cy, в клуб Освобождения -- десять, в прочих клубах -- двадцать пять сантимов, за исключением клуба бланкистов на улице Appac и знаменитого Дворa Чудес, где каждый платит кто сколько может.
Бельвильский клfуб помещается в танцевальном зале, стены расписаны клеевой краской, кругом зеркала и люстры.
Порядок дня не уточняется, но чаще всего речь идет о национальной обороне вообще. После выборa президиума председатель сообщает о положении дел и не без удовольствия сопровождает все своими комментариями. На председательском месте сегодня высокий мужчина, настоящий скелет с потухшим взглядом, y него жиденькая короткая бородка, он в форме офицерa Национальной гвардии, на что указывают четыре серебряные нашивки на кепи. Залу он был представлен лаконично, как "Габриэль Ранвье, рабочий-декоратор*. Гром аплодисментов подтвердил его популярность y бельвильцев.
При выходе из клуба я в толпе столкнулся HOC к носу с господином Жюрелем. Я собирался было проводить его немного, но он исчез, кинув только:
-- B другой раз, молодой человек, уж иэвини меня.
-- Кто такой?
-- Один неплохой дядька, Мартаl
-- Ты его хорошо знаешь?
-- Да так... Встречал раза два-три.
Ночи осажденного Парижа непроглядно темны, не то что в наших полях, и здесь не услышишь ни голоса лисицы, ни совы, ни соловьиную трель.
Суббота, 24 сентября.
Национальные гвардейцы сегодня впервые в Дозорном тупике были подняты по тревоге. Проходя по аллее Фошер, Жюль и Пассалас заметили световые сигналы, как видно предназначавшиеся для пруссаков. Чесноков, Пливар и другие, в мгновение ока схватив ружья и даже не застегнув поясов, без кепи, бросились к подозрительному дому, обнаружили мансарду с мерцавшей свечой и, взлетев по лестшще, ворвались к мадемуазель Орени. Портниха была в ночной рубашке. Она поставила свечу на подоконник, собираясь выйти по нужде. Другой вины за ней не обнаружили. Никогда эта старая дева не сочувствовала республиканцам и вряд ли исправится.
Воскресенье, 25 сентября.
Сегодня праздник господень, пушки молчат. Церкви полны бретонских мобилей. Погода великолепная.
Стали чеканить пятифранковые монеты с изображением Республики. Вряд ли они заведутся y нас в Дозорном. Повозки, на которых развозили с вокзалов баrаж, реквизированы для нужд санитарной слуясбы. Муниципалитеты роют колодцы.
Понедельник, 26 сентября.
Только что кончил убирать коровий навоз. Подмел мостовую, вымыл ee, лазая буквально между коровьих ног. Потом задал корму и напоил скотину в тупике, включая, конечно, и Бижу. И так каждое утро... Усевшись на дышло нашей повозки, я смотрел, как работает глухонемой кузнец. Его подружка, Пробочка, с обожженным личиком, играла со своей куклой, взобравшись на балки навеса над кузницей.
Барден мастерил мне вилы для уборки навоза. Он голый по пояс, вдеревянных сабо, в грубых тиковых штанах, в кожаном фартуке до щиколоток. Работал глухонемой не торопясь, но ни одно его движение не пропадало даром.
Я стоял и смотрел словно зачарованный, как Барден, наклонялся то к горну, то к наковальне, движения его напоминали ухватки косаря, голова, розовая, яйцевид
1ЯЯ
ной формы, уходила в могучие, холмами выступающие плечи, маленькие, кругленькие, очень живые глазки то приковывались на мгновение к железу, накаливаемому на огне, то возвращались к полосе, ожидавшей молота на наковальне, порой взгляд его отрывался от работы, и в нем светилась вся жившая в этом человеке застенчивость и нежность. Я думал: что способен понять такой Барден в клубных разговорax, в демонстрациях, как воспринимает осаду, войну, пруссаков? Как объясняет он себе все нынешние потрясения, со всей их путаницей и неожиданностями? Каков сейчас внутренний мир глухонемого кузнеца? Он наблюдает то же, что и мы, но он одинокий зритель драмы. Для него наша необъятная трагедия только пантомима, объяснение которой он может искать лишь в самом себе. Ведь не его же неразлучной Пробочке быть ему суфлером. Напротив, если верить Марте, девочка постепенно забывает те немногие слова, которые знала раньше и которые не нужны для общения с Барденом. И сейчас она устроилась на балке и что-то напевает без слов.