смаковала. Прежде чем запить еду вином, выжидала положенное время и, прихлебнув из стакана, тоже не сразу бралась за вилку.

Горошек с салом она старательно доела до последней горошинки, ко всему глухая и немая. Потом посмотрела мне прямо в глаза мрачным взором. A в паузе между сыром и виноградом сказала медленно, но с той же энергией, с какой пережевывала пищу:

-- Я никогда не знала своего отца. Или, вернее, могла выбирать себе любого, понятно?

Я кивнул.

Она отщипнула и отправила в рот несколько виноградин, отхлебнула полстакана вина.

-- Когда я родилась, мать целых три дня с горя ревела. A когда я чудом выжила, она орала, что, мол, не заслужила такого наказания. Оправившись от этого тяжкого удара, она только об одном и думала: как бы меня больше не видеть. Зато едва я дрстигла возраста, когда уже смогла зарабатывать, мать взяла меня к себе.

Марта ухмыльнулась и доела виноград все так же медленно. Потом допила вино:

-- Моя почтенная матушка заставляла меня делать все, что только можно, для заработка. Все. Понимаешь? Я снова кивнул.

-- Ничего ты не понимаешь.

Марта прикрыла глаза и, почти не разжимая губ, произнесла:

-- A теперь иди себе. Жди меня y статуи Страсбурга. Я начал было протестовать, но она даже зубами скрипнула:

-- Иди, тебе говорят, дуралей!

Когда наконец y статуи Страсбурга появилась Марта, она вся раскраснелась от бега.

-- Дорого пришлось заплатить?

Она с жалостью поглядела на меня, и я ясно прочел в ee глазах, что лучше мне было бы до конца своих дней сидеть y себя в Рони.

К вечеру мы очутились на самой вершине Монмартрского холма, щетинившегося жерлами пушек. Под безоблачным небом панорама Парижа открывалась во всей своей кристальной четкости: видно было даже то, чего нельзя было видеть, a только знаешь, что оно есть, на вос

токе -- лента Марны, ee широкая излучина y полуострова Сен-Mop, на юго-востоке -- Сена, потом она течет с востока на запад, и, наконец, на юго-запад. A над Венсенном, Монтрейем и Рони стоял дым. (Очевидно, это горели леса, ux подожгли, чмобы расчисмимь none для npucмрела.) Я пытался представить себе эти неприступные фортификации, этот надежный щит, прикрывающий столицу щит, воспетый на все лады.

Здесь, на Монмартре, пахло свежескошенной травой. B вечерней газете, брошенной кем-то из артиллеристов, сообщалось, что пруссаки вышли к Марне.

Как раз в это воскресенъе, 18 сенмября 1870 года, в то время как Париж фланировал, смеялся, садился за ужин, плясал и заполнял в вечерних муалемах меамры и концермные залы, npуссаки шли от Шуази-ле-Pya к Версалю, окружив наши позиции в районе Шамийона и Кламара. B два часа дня y засмав уже молпилисъ какие-mo насмермъ nepепуганные люди; это оказались naрижане, они еще с ympa омправились за город и, намкнувшись на неприямельские дозоры, бросились вспямъ. Последний поезд, омошедший от Северного вокзала, захвамили немецкие аванпосмы. Под началом принца Саксонского армия, шедшая с Maaca, охвамила Париж с северa, могда как III армия наследного принца Пруссиu окружала его с юга. Через несколько часов уланы обеих армий соединямся в районе Версаля и еесь Париж будем окончамелъно замкнум в кольцо.

-- Танцевать умеешь?

Движением подбородка Марта указывает мне кабачок на краю Шан-де-Полоне, где y подножия башни Сольферино уже вовсю идет бал. Слышен смех, потом корнет-апистон в сопровождении скрипок весело заводит "Полькужемчужину". Нет, танцевать я не умею.

-- Тогда смотри!

Она забирается на лафет тяжелого артиллерийского орудия и меня тянет за собой. Здесь, на вершине Монмартра, мы оказываемся в центре треугольника площадью тридцать четыре квадратных километра -- в узилище простого люда.

Я обнимаю Марту.

-- Скажи, где же тот друг, которого мы должны были повидать?

Марта поднимает на меня глаза -- и вот уж не поверил бы: они полны самых настоящих слез.

Заходящее солнце в этот сентябрьский вечер зажигает для нас на черном бархате Парижа два неграненых алмаза.

-- Бельвиль, Менильмонтан,-- шепчет Марта, и голос y нее тоненький, как y засыпающего ребенка.

Все вокруг затянуто сумерками, может, это не самое красивое, зато самое лучшее -- сереющее небо Парижа, старый его сообщник, посылающий столице свои дар.

Звон разбитого стекла и визг какой-то девицы сразу прерывают "Польку-жемчужину".

-- Сколько тебе лет, Марта?

-- A какое твое собачье дело?

Вторник, 20 сентября. Ночь.

Вчерa днем Париж впервые услышал звук пушечного выстрела.

Марта потащила меня на самый верхний этаж виллы, туда, где мансарды. Из окошка, дающего свет лестничной клетке, можно выбраться на крышу. Ухватившись за трубу, мы напрасно обозревали окрестности. Канонада доносилась откуда-то издалека, совсем издалека. Ни вспышки, ни дымка, одно лишь неотчетливое погромыхивание, оно стихает на мгновение и тотчас же начинается снова. Ho не только нам с Мартой пришла в голову мысль посмотреть, что происходит, бельвильцы машут руками, подбадривая детвору, взгромоздившуюся на коньки крыш между улицей Ренар и улицей Ребваль.

Мариаль оглаживает Бижу, a тот вздрагивает, прядеf ушами.

-- Смотрите, он сразу повернул голову в нужном направлении. Животные всегда такое чуют.

Среда, 21 сентября.

Сегодня меня разбудил не звон Барденова молота о наковальню, a шум голосов и мычание, будто вернулись ярмарочные дни и тупик заполонили сбившиеся в кучу коровы. Я быстро оделся и сбежал вниз.

Мясник, его жена, его дочка, двое подручных и жена Фалля, помогающая им по хозяйству, разместили по одну

сторону арки шесть коровенок, a по другую -- пару телков. Поставили их как раз там, откуда меня и старика Бижу безжалостно изгнали.

Моя тетка, ясена Чеснокова и сестра Каменского, собравшиеся на работу, остановились, не в силах оторваться от соблазнительной картины, которая рождала в воображении добрый кусок мяса. Все было забыто, даже фабрика на улице Амло, куда им надлежало спенrать.

-- A я-то рассчитывал, что во время осады хоть чуточку похудею,-острил Пунь, складывая руки на животе, округлом, как аэростат.

Господин Бальфис, мясник, крепкий сорокалетний мужчина -- руки, торс поражали своей мощью,-- подозвал меня:

-- Видел, как ты старательно ходил за лошадыо. Если согласен задавать корм моей скотине и убирать навоз, я тебя не обижу, только чтобы все содержать в чистоте. Понял? Теперь y нас на этот счет строгости пошли. Запомни хорошенько новые правила санитарной службы: хлев мыть два раза в день, раз в неделю -- дезинфекцня... Транспортное ведомство нам выдаст хлористую известь и карболку.

Шиньон в отличие от прочих был недоволен:

-- Значит, теперь мне целыми днявди коровьими задницами любоваться? С какой это стати их сюда нагнали?

Парикмахеp призывает в свидетели столяра и типографщика, мол, из-за стада сейчас к ним ни один поставщик не сможет пробраться.

Ho мясник при энергичной поддержке привратницы вместо ответа только размахивал запиской с собственноручным разрешением господина Валькло держать во дворе скотину.

Кто-то хихикнул:

-- Значит, вы его видели, нашего благодетеля? Так где же он укрывается? Другой подхватил:

-- Как его здоровьичко? Мы о нем, знаешь, как 6еспокоимся!.. Сами понимаете, с тех пор как его нет с нами, нам жизнь не в жизнь!

-- Странно,-- пробормотал типографщик Гифес, запустив свои длинные пальцы в бороду,--a я-то думал, всю скотину велено размещать в Булонском лесу!

Появилась разгневанная Марта:

-- Видал ты его, этого сукина сына Бальфиса?

-- Почему же он сукин сын?

-- Как почему? Достаточно на его ряшку посмотреть, сразу видать, что это за сволочь! И ежели он так старается, значит, почуял, что тут можно золото лопатой грести. A его дочка, эта кривляка Ортанс, чего она из себя корчит? Подумаешь тоже! Кусок сала! Вот уж действительно мясникова дочка!

Ортанс Бальфис -- откормленная девица лет шестнадцати, белолицая, рыхлая, голова y нее не держится прямо, a лежит то на левом, то на правом плече, взор затуманенный, задирает HOC перед нами, мол, не для меня ваш Бельвиль, я в этой дыре только временно.