Мы уже подходили к Роменвильской заставе, как вдруг смерч алых всадников, промчавшись по бульвару Мортье, осадил лошадей перед головой нашего кортежа.
-- Привет Дозорномуl
Это был Флуранс со своими гарибальдийцами. Разгладив кончиком указательного пальца шелковистые усы, наш отважныймятежник рассмеялся детским смехом. Потом бросил по-итальянски какую-то шутку своим адъютантам Чиприани и Леонарди, отчего прыснула вся его свита, в том числе и наш Пальятти.
-- Гражданин лейтенант, надеюсь, ты в курсe дела насчет ближайшей среды?
-- Да, гражданин,-- ответил Гифес.
-- И... и ты согласен? -- настаивал Флуранс.
-- Конечно.
-- Значит, я рассчитываю на всех васl -- заключил Флуранс и на прощанье взмахнул своей украшенной перьями шляпой, обводя взглядом нашу команду. Тут он узнал меня.-- Эй, малый! Обними за Флуранса дядюшку Бенуа.
Как раз в эту минуту раззвонились колокола на церкви Иоанна Крестителя, и перезвон их был встречен смехом и улюлюканьем.
Кавалеристы повернули коней и ускакали галопом.
-- Этот Флуранс вечно носится как оголтелый, будто ему зад припекает,-сердито буркнула Марта.
Два часа утра.
Вернулся к бивуачному костру, вместо пюпитра -- собственное колено. Капитан второго ранга снова взялся за свои линейки, карандаши и карту. Готовится к обстрелу.
Сразу же за бойницами -- стена мрака. Осенние звезды уже исчезли. Только несколько звездочек тускло мерцают вдалеке, словно бы спустились к самой линии горизонта, да и то это вовсе не небесные светила, a огни немецких бивуаков. Пушки замолкли. Тишина, нагоняющая тоску, rораздо страшнее, чем недавние грохот, взрывы. Тишина-то и разбудила Марту, и она с зевком: "Чую, будет заваруха",-- остреньким кончиком языка облизывает губы, встает, идет к укреплениям и стоит там, опираясь о стену локтями.
До рассвета еще далеко. Морячок подправляет поленья, a те вываливаются из костра. Его товарищи, спящие вокруг огня, просыпаются. Слышится сердитое ворчанье. Потом закутанные в одеяла фигуры яростно поворачиваются на другой бок, и снова раздается храп.
Дежурный по батарее примостился на оси орудия. Обхватив одной рукой ствол пушки, прижавшись щекой к холодному металлу, словно слившийся со своиы орудием, он всматривается в мутную мглу, мурлыча себе под HOC песенку, где говорится, что, мол, на мысе Горн
Ужасно плохая охота На злобного кашалота...
Голос совсем мальчишеский, но певец заходится, как плакалыцица на похоронах. От его пения мгла становится гуще и тишина еще весомее.
Ho возвращаюсь к нашему кортежу...
Национальным гвардейцам Дозорного досталась часть укреплений на полпути между заставой Роменвиль и потерной Прэ-Сен-Жерве. Длиной примерно метров триста, a каменный эскарп был метров десять высотой. Добрались мы до нашего поста не без труда. Пришлось продираться сквозь густую толпу гуляющих и любопытствующих. Кого там только не было: и модницы с омбрелысами, прикатйвшие в каретах, и буржуа, и щеголи, прибывшие сюда с семьями и друзьями, громко болтающие, поигрывающие лорнетами.
Дозорный тупик имел довольно сомнительный успех.
"Карнавал в поход собрался!" -- дерзкого крикуна, на его счастье, не нашли. Разносчики предлагали нам кастеты, трости с вложенной туда шпагой, ремни для ружей, красные лампасы -- если приметать их на живую нитку, из самых вульгарных штанов ttолучаются военные панталоны Национальной гвардии. Какой-то говорливый мальчишка расхваливал свои товар -- сатирические эстампы, нанизанные на бельевую веревку:
-- Налетайте, за два cy -- "Птичка Бисмарка", "Баденге, почисть мне сапоги", "Дядюшка и племянничек" или "Подожди-ка чуточку, шалодай!"
Солдатам регулярных войск приходилось прикладами прокладывать путь своим офицерам и инженерам среди толды, запрудившей улицу, идущую вдоль укреплений.
По требованию командира сменявшейся части лейтенант Гифес подтвердил, что все предметы, занесенные в инвентарную книгу, имеются в наличии и находятся в целости и сохранности. Наряд первыми получили Кош и Феррье -они охраняют пороховой склад, куда имеют доступ лишь офицеры и орудийная прислуга, одетые по всей форме. Курить поблизости от склада запрещается, лошадей кавалеристы обязаны переводить на шаг.
Матирас и Бастико, Фалль и Чесноков заняли свои посты на укреплениях, a жены их тем временем развели костры, чтобы разогреть содержимое мисок и котелков. Расположились они здесь как y себя дома, и от их простонародных словечек не одна светская красотка в испуге бросалась прочь.
Какой-то аристократишка с обширными седыми бакен
бардами и ленточкой Почетного легиона в петлице пробормотал как раз y меня за спиной:
-- Хотелось собственными глазами удостовериться. Сомнений нет -- именно сброд решили вооружить! На что откликнулся какой-то студент:
-- Наконец-то y нас настоящая народная армия--мужчины впереди, при пушках, a жешцины и ребятишки позади.
И как раз светские красотки и аристократишки, выехавшие в праздничных туалетах погулять в воскресенье за город, никак не вписывались в пейзаж, зато мы, paссевшиеся прямо на земле между фонарным столбом и батареей, словно труппа бродячих акробатов, уплетавшие за обе щеки привезенные из дому припасы, весьма подходили к окружающей декорации -- к этому нагромождению габионов и фашин, a на откосе над нашими головами y пушек, выставивших свои жерла из амбразур, несли караул бельвильские волонтеры.
Итак, везде, хотя обстоятельства и место действия, как выражается Предок, могут быть самыми необычными, но все так же встают друг против друга два мира -- праздные и труженики, щеголи и оборванцы, богачи и бедняки, причем первые прохаживались вдоль нашего кочевья, принюхивались к запаху нашей похлебки, с преувеличенным вниманием взирая на эти невиданные существа, обгладывающие кости, сидевшие на голой земле; смотрели они на нас, словно посетители зоологического сада или дамы-благотворительницы, явившиеся в дом призрения для нищих. И сколько раз им приходилось пугливо пятитьсаот какого-нибудь словца, от какого-нибудь слишком вольного жеста Марты или Tpусеттки! Двое, может быть, и троз довезли до дому на своих кружевных жабо брызги нашэй нищенской похлебки.
Перед укреплениями между столбом семафорa и сложенными под навесом зарядными картузами угрюмэ расхаживают Матирас и Бастико с ружьем на плече. Пройдут в одну сторону тридцать шагов, потом в другую и все время мрачно переругиваются. Со вчерашнего дня оба лишились работы... Завод "Кель и К°" полностью перешел на отливку пушек. Значит, медники там не требуются. Оба, и Матирас и Бастико, попали в категорию получающих тридцать cy. Рыжий Матирас не склонен превращать это событие в трагедию и старается образумить своего то
варища, подмаргивая чуть ли не на каждом слове левым глазом -- это подмаргивание вошло y него в привычку и, как ему самому кажется, придает больше убедительности речам. Стоит ли зря расстраиваться... Ho гигавл1 Бастико не баба и не по-бабьи смотрит на свое увольнение. У него, этого грубияна, как говорится, золотые руки... Для него ремесло -- это нечто само собой разумеющееся. И чего он, в сущности, добивается? Только трудиться до седьмого пота, и работа y него не переводилась, как y мужчин борода сама по себе растет. Он даже и мысли не мог допустить, что в один прекрасный день останется без работы. Пристальный взгляд близко посаженных маленьких глазок и нервическое подрагивание сжатых губ придают его физиономии нестерпимо страдальческое выражение. Он похож на обиженного ребенка. Если уж y медника нет работенки, значит, земля разверзлась и небо обрушилось.
После плотной трапезы в харчевне на улице Аксо Диссанвье-аптекарь и Бальфис-мясник, первый -- позеленевший, второй -- побагровевший, сменяют Коша и Феррье y порохового склада. A Вормье, Нищебрат, Шиньон и Пливар сменяют караул y укреплений.
Обамедника, гравер, столяр, литейщик от Фрюшанов и рабочий с боен присаживаются вокруг котелков прямо на скошенной травке на пустыре. Рагу из зайца благоухает. Бочонок, пожертвованный Пунем, открыт. Наступил священнейший час трудовых будней!