Виппер с большим темпераментом доказывал виновность "тройки" в ограблении магазина. Корреспонденты по этому поводу не могли не отметить, что никогда еще прокурор так настойчиво не доказывал виновность преступников, когда судьи отказывались их судить.

Для подкрепления своего тезиса Виппер умудрился заставить тупого Сингаевского инсценировать картину грабежа, т.е. воспроизвести со всеми подробностями, как Рудзинский залез в магазин, как он сам (взломщик первого класса) последовал за ним, как Латышев играл роль дозорного. Собрав добычу они пустились в бегство, и на другой день, благополучно закончив операцию, уехали в Москву.

Тут и Замысловский выступил на авансцену с целью как можно лучше все разжевать присяжным заседателям. Он обратился к Сингаевскому: "Ведь такое предприятие, прежде чем к нему приступить требовало от вас выяснения всех условий, не так ли? Вам нужно было разузнать, когда владелец уходит из магазина, где находится сторож, возле магазина или же у ворот, вообще говоря, надо было сделать большую рекогносцировку, чтобы знать, где что находится, как именно магазин закрывается и т.д. и т.д. Ограбить магазин со взломом это более сложное дело, чем просто в него залезть, необходимо было все расследовать - вы по крайней мере два дня должны были быть этим заняты?"

(197) Сингаевский, во время этой речи, только кивал головой выражая свое одобрение.

Затем, свидетелем был вызван Рудзинский, в кандалах, под конвоем двух солдат; под суфлерство Виппера он добавил некоторые довольно правдоподобные детали о том как он вломился в магазин при помощи отмычки и сверла, как они оба собрали очки, ножи и бинокли и передали их Латышеву.

И присяжные, и корреспонденты с одинаковым интересом прослушали эту профессиональную экспозицию; жаль, что Латышева уже не было в живых; но и без него это повествование звучало весьма убедительно.

Все это теперь читаешь так, как если бы это был какой-то затерянный фрагмент какой-то дикой сказки или же как перевернутый верх ногами криминальный роман: два человека приносят повинную в своем преступлении, и при помощи своих "адвокатов", никому не позволяющих усомниться в их виновности, очень убедительно излагают все подробности.

К всеобщему удивлению, судья Болдырев с полным благодушием позволил развертываться до бесконечности всей этой комедии, и это не взирая на уже установленный факт что судебное преследование трех громил было в свое время прекращено.

Не оставив ни в ком из присутствующих (включая адвокатов Бейлиса, впрочем и до того убежденных) сомнения в виновности "тройки" в ограблении магазина, Виппер переменил курс своей тактики и стал защищать "тройку", пытаясь объяснить в каком они находились фальшивом положении и убедить присяжных, что по существу они были не плохими ребятами: ведь так легко было тогда поверить всему самому скверному и о них и о Чеберяк; так легко, что они были таким образом как бы заранее осуждены. Он просил присяжных побороть в себе все предвзятые чувства по отношению к этим профессиональным ворам.

Виппер: "Можете ли вы по совести сказать, что эти три человека могли совершить убийство? Рудзинский приехал сюда с каторжных работ из Сибири, где он содержится за еще один грабеж; похож ли он на злодея, способного совершить такое страшное преступление, как убийство Ющинского? - Я очень (198) рад, что Сингаевский и Рудзинский тут присутствуют - они не похожи на убийц. Разве простой вор стал бы подвергать ребенка таким пыткам? Я бы тут не стоял перед вами, если бы не был убежден, что они невиновны, но что виновен человек, сидящий на скамье подсудимых".

В общем Виппер проявил мужество взывая к интуиции присяжных если принять во внимание, что по всеобщим отзывам, Сингаевский выглядел тем чем он и был, т.е., недоразвитым, полоумным типом (Виппер сам не раз указывал на его глупость, а Рудзинский, по деликатному выражению Виппера, "приехавший" из Сибири, отбывал там наказание не за кражу со взломом а за вооруженный грабеж, о чем присяжные прекрасно знали).

В заключительной части речи, все еще прилагая все усилия, чтобы добиться снисходительного отношения присяжных к "тройке", Виппер отметил их невыгодное положение вследствие их репутации "невинных преступников" (ярлык, немедленно приклеенный к ним прессой) по сравнению с Бейлисом, пользовавшимся всеобщим уважением.

Какой контраст! - Если отбросить его участие в ритуальном убийстве, рассуждал Виппер, Бейлис мог быть прекрасным человеком (хоть и не был профессиональным взломщиком); столько людей говорили в его пользу, никто ни слова, против... Виппер продолжал: "Весьма возможно что Бейлис хороший семьянин, добросовестный и усердный труженик, как и всякий другой еврей живущий в скромных обстоятельствах и притом религиозный. Но может ли все это удержать его от преступления? Конечно, нет... я опять повторяю, он может во всех отношениях быть хорошим человеком, хорошим семьянином, чтить отца и мать...".

Випперу мало было изображать Бейлиса хорошим семьянином, добросовестным и трудолюбивым, живущим, как и другие евреи в скромных условиях (предположительно, также похожих на него в их "практике ритуальных убийств"), увлеченный собственным красноречием, он стал заменять слова "может быть" словом "наверное". Он был возмущен клеветническим утверждением адвокатов Бейлиса, что тот не был ортодоксальным евреем; он также отказывался верить что Бейлис не соблюдал (199) субботы и фактически работал на заводе в то субботнее утро.

Виппер продолжал рассуждение: Если старик Зайцев, считавший мацу священным хлебом доверял ее выпечку Бейлису, значит он считал Бейлиса правоверным и благочестивым евреем.

Если бы Бейлис действительно занимался выпечкой мацы, можно было бы говорить об его благочестии: но ведь он ее только отправлял. Однако, для прокуратуры ортодоксальность Бейлиса была настолько же существенна как и репутация его честности.

Присяжным заседателям, говорил Виппер, может показаться странным, чтобы человек с таким добрым именем был способен на ритуальное убийство? Но пусть они не сомневаются в заслуженности его хорошей репутации: наоборот, чем более они был уважаем своими соседями, тем более вероятно, что как еврей он мог совершить ритуальное убийство. - Другими словами - правда о человеке не должна вводить присяжных в заблуждение...

Адвокаты Бейлиса ничуть не сомневались в правдивости признания "тройки" относительно ограбления оптического магазина. Их позиция была: "тройка" легко могла находиться утром 12-го марта в квартире Чеберяк, как об этом свидетельствовала Катерина Дьяконова, и в ту же самую ночь ограбить магазин.

Нелепость по существу дела и крайняя напряженность атмосферы переплетались между собой во время очной ставки Сингаевского с молодым революционером Махалиным. И полковник Иванов (глава киевской Охраны) и прокурор Замысловский сделали все от них зависящее, чтобы эта очная ставка не состоялась. Они надеялись, что им удастся не впустить Махалина в зал суда как им удалось это сделать по отношению к Караеву, его товарищу - революционеру и сотруднику по частному расследованию в деле Бейлиса, и так же по отношению к сыщику Полищуку и шпиону-арестанту Козаченко.

Полковник Иванов опасался, что его вызовут в свидетели и он очутится лицом к лицу с Махалиным, ранее бывшим его осведомителем. Сам Махалин конечно не хотел бы напоминать (200) об этом нечистом эпизоде в его жизни, но защита могла об этом знать и вывести все наружу. Такая перспектива представляла Иванову большие неудобства по причинам, как общего, так и специального характера. По причинам общего характера, потому что каждый раз как двойному агенту удавалось его перехитрить, это бросало тень на него как на чиновника политического розыска. Специальная причина для Иванова заключалась в том, что для него был опасен возможный вопрос защиты: на каком основании он доверял Махалину как шпиону Охраны, а не верил ему в деле Бейлиса?

Замысловский не хотел допускать Махалина на процесс потому что боялся что идиот Сингаевский при очной ставке с ним, совершенно провалится. Страх этот, как мы увидим дальше, имел полное основание; Замысловский настолько чувствовал эту опасность, что он пригрозил уходом из дела, если ему откажут в его требовании. Но администрация чувствовала, что она и так слишком далеко зашла, не допуская неудобных свидетелей на суд. И, в конце концов, Иванов и Замысловский уступили.