Когда я снова посмотрел на Аду, она сидела на краю кровати, положив ладонь Алексу на лоб и уставившись в пустоту незрячими глазами, уголки губ были обреченно опущены. Скорбящая Мадонна.

Тяжело шаркая, в спальню приплелся Виктор.

- Она еще более железная, чем Трумэн, - сказал он. - Выпьешь?

Так вот почему Ада обратилась именно ко мне. Она знала, что я это сделаю. Как не сделать? Я позвонил в больницу Сент-Мэри, в полицию. Наплел лейтенанту Майку Кронскому - тому самому, который когда-то спас нас с Алексом в парке от банды головорезов, а теперь пузатому, ожидающему пенсии полицейскому, курящему сигары и помнившему Пола, но не Алекса, - что просто приехал повидаться, а тут - Алекс. Я сказал, что сразу же осмотрел его, но он умер у нас на руках, что все в порядке, насколько можно говорить о порядке в подобной ситуации. Алекс принял дозу еще до возвращения домой и умер только что.

Разумеется, будет вскрытие - как-никак убийство. Но в данном случае никто не станет копаться в подробностях: Круки - темные люди, из темной страны, живущие в тени. Мне было паршиво, но, не сделай я этого, было бы еще хуже. Я не хотел, чтобы Ада была наказана еще больше. Алекс умер от кровопотери, наркотики заглушили боль.

Что же такое мать? Источник жизни, средоточие любви, очаг, дающий тепло, первая наставница души и верховный жрец чувств? Возможно. Мать - это Ева, Сара, Церера, Кибела, Мария и Мать-земля, море, луна, но и нечто большее. Гораздо большее. Это Медея. Менада. Женщина-каннибал. Мать-убийца, пожирающая детей.

Смерть, как сказал один писатель, это тьма на задней стенке зеркала, без которой мы ничего в нем не увидели бы. Я представил себе Алекса у доски, семиклассником, разглядывающим новую карту старого мира, и услышал, как педагог, обученный приемам групповой психотерапии, с трудом выговаривает его фамилию.

Когда я уходил, снег уже прекратился. Тротуары еще не расчистили, и приходилось смотреть, куда ступаешь. Под фонарем вокруг каких-то грязных ящиков шнырял скунс. Черно-белое зеркало ночи. Машины проносились мимо, по ветровым стеклам метались загнанные в ловушку снегоочистители. Холод. В окнах - рождественские огни. В нескольких кварталах от дома Круков начинались магазины. Я вспомнил, как убегал когда-то от Алекса по этой улице, мимо магазина "Коблер Сладкус", парикмахерских, стрип-баров. Убежал. Остановившись перед витриной индийского видео-салона, я смотрел, как старик продавец расставляет по полкам коробки: о чем он размышлял в эту белую зимнюю ночь?

Не думаю, что у Ады выдался хоть один спокойный день в жизни, хотя она совершала минутные побеги, за которые расплачивалась потом десятилетиями стыда. Позор Круков, их вечная битва, оказывается, имели ко мне гораздо больше отношения, чем я мог тогда понять: в мире без войны мы несли в себе память о войне.

II

Это сказала мне Шелли: мистики утверждают, что, когда Моисей предстал перед Богом на горе Синай, Бог показал ему Тору - текст, написанный черным огнем на огне белом. То, что Моисей принес с горы, было переводом огненно-черного Писания, которое мы знаем теперь как заповеди. Но истинная Тора, подлинный свод законов, который Бог позволил узреть Моисею, и только Моисею, на самом деле есть то, что начертано белым под черными буквами. Черный огонь - то, что было сказано; белый - то, что сказано не было, текст, который каждый обязан расшифровывать для себя сам, от поколения к поколению продвигаясь на одну строчку дальше и открывая будущее как единственную дорогу, сближающую с прошлым.

Вероятно, в истоке Алексовой смерти лежала материнская любовь. Земную жизнь Ады и жизнь ее неуемного воображения психиатр, наверное, мог бы квалифицировать как неизлечимую функциональную шизофрению. Но какому врачу дано понять историю, предопределившую жизнь Круков? Лишенный отца, Алекс не смог скинуть с себя пелену унаследованных образов.

Адриана во многих отношениях была женщиной героической. Она видела, как ее родной город разбомбили и разве что не стерли с лица земли. Только герои способны всю жизнь отказываться забыть, то есть предать свой дом. Разве кто-нибудь позаботился о том, чтобы найти людей, разрушивших ее мир? Впрочем, я не собираюсь преступать границы территории, принадлежащей моим коллегам. Наверное, существует психологическое объяснение ее поведения, а может быть, и историческое.

Итак, Ада Крук, в девичестве Сичь, родившаяся в городе Воскресенске на реке Пам'ять, еще раз возвращается со своей семьей на Черное море. День пасмурный, волны бьют о берег. На сей раз Ада не снимает с головы красного платка. Она оглядывается и видит белый дом с остроконечной крышей над дюнами, окруженный раскидистыми дубами. А может, тополями. В призрачном свете пробивающегося сквозь облака солнца она видит отца и мать, склонившихся над розами, увивающими видавший виды забор. Ветер срывает шляпу с головы отца. Он бежит за ней, мама - за ним, но ветер гонит шляпу все быстрей, и вот родители уже скрылись за домом.

Пан Миха, кот пасечника, наступает на Адину сшитую на заказ кожаную туфлю, но, прежде чем она успевает стряхнуть его, сам бросается за ожерельем из высушенных семян, которое ветер несет по воздуху струящейся змейкой. Братья и сестры гуськом бегут по дюнам и исчезают за ними.

У нее детское тело, но она - не ребенок. Она смотрит на мир умудренным взглядом, сивилла, по лицам читающая судьбы тех, кто проходит перед ее глазами, она видит все, до последней вздутой вены, выскочившего позвоночного диска, разъеденной стенки артерии. Пляж - магический театр на песке. Она напрягается, чтобы транскрибировать каждое дуновение ветерка, каждый воздушный поток, потому что понимает: настоящий момент держит все последующие в своем кулаке, кулак сжимается и разжимается поминутно; вокруг нее миллионы рук, закрывающихся и открывающихся, как рты, выдыхающие фрагменты будущего на многие мили прибрежного песка.

Рыжеволосая, плавающая в море, - любовница отца. Ада хмурится. Шлюха! хочется выкрикнуть ей. Нет, зачем? Зачем множить злобу, и без того скапливающуюся в облаках над головой? Тогда, семьдесят лет назад, она их не заметила. Да, у ее отца была любовница. Ну и что? Наверное, он не знал, как еще вымолить то, что было ему необходимо. Маму, если бы она узнала, это бы ранило, но история обогнала семейную жизнь, и бессчетное количество частных биографий никогда не обрело своего естественного завершения. Поэтому Ада похоронила отцовское предательство внутри себя - и не только его. Были еще солдаты, которые насиловали и убивали, были мужчины, которые отдавали им приказы и, судя по всему, избежали возмездия, были мужчины, которые десятилетиями злоупотребляли ее добротой. И что же обрели все они в качестве награды? Только Антон, поэт, снискал ее полуосознанное признание. Антон, водивший ее на "Богему" и посвятивший ей свой печальный рассказ, над которым, чудак, работал так самозабвенно, что не слышал, как мир смеется над его печалями. Ей припомнилось, как она спала в обнимку с теткиной собакой и как позировала для портрета.