И вот наконец как-то утром в Вашингтоне мы оказались в холле гостиницы в соседних креслах - оба с чашкой кофе в одной руке и материалами конференции - в другой. На Шелли был бледно-голубой кашемировый свитер, на губах - светлая помада. Я поздоровался, она, не глядя, кивнула. Позднее она призналась, что избегала встречаться со мной взглядом, но я был слишком рассеян, чтобы заметить это. Тем не менее ее небрежность задела меня, и я время от времени продолжал бросать отрывочные фразы.
- Скучная конференция.
- Тебе так кажется? А по-моему, сегодня предстоит несколько очень интересных дискуссий.
- Например?
Она отвернулась, глядя на женщину с двумя девочками, оживленно беседовавшую с администратором за стойкой, и я лишний раз восхитился ее изящным профилем. Когда она снова посмотрела на меня, я внезапно понял, что она не только прекрасно знает, кто я, но и хочет мне что-то сказать. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. Наконец она решилась:
- Послушай, можно мне кое-что тебе сказать?
- Разумеется.
- Ведь твои родители убивали моих на старой родине.
- Что?! - Я бессмысленно проводил взглядом женщину с девочками.
- Ты же украинец, правда?
Вот с этой сюрреалистической ноты и начались наши отношения: моя будущая жена априори обвинила меня в антисемитизме. Оказывается, все эти годы она сознательно меня избегала. Не помню, что я сказал, чтобы развеять ее заблуждение, но, прежде чем мы отправились на заседание, мне удалось заручиться ее согласием продолжить разговор, и вечером в гостиничном баре она объяснила мне причину своей болезненной реакции.
- Двоюродные сестры моей матери погибли в Освенциме, - сказала она с нажимом, напомнившим мне о Круках.
- А ты когда-нибудь бывала в Польше? - спросил я.
- Нет, и не хочу. Многие годы я мечтала, чтобы моя мать ассимилировалась - мой отец итальянец из Бруклина, - но потом сказала себе: вспомни немецких евреев. Мамины предки жили в Германии с тех самых пор, как евреев изгнали из Испании. Они считали, что стали немцами. Почти. Они, в сущности, даже не знали, кто они на самом деле. Ну и что? Для немцев-то они все равно немцами не стали.
- Значит, ты - ортодоксальная еврейка? - поинтересовался я.
- А ты мало что в этом смыслишь, верно? Большинство людей знают о евреях лишь то, что рассказывают по телевизору. В этом никто не виноват. Каждый бежит по своей маленькой дорожке, и никто не останавливается, чтобы разглядеть пятна, которые на карте находятся за пределами его обзора. Мы все живем в своих гетто. Сколько черных среди твоих знакомых?
- Один. Так что ты все же слышала о моих соплеменниках?
- Погромы. Нацисты. Все такое прочее. А ты о моих?
- Ростовщики. Коммунисты. Пресса, - начал перечислять я.
- Самое плохое. О нас всегда говорят только самое плохое.
- Ладно. Но почему о Холокосте говорят постоянно, а о Голоде - никогда?
- Ну, так расскажи о нем миру, - вскинулась она.
- В общине считают, что это запрещенная информация, - ответил я. Я никогда еще ни с кем не обсуждал подобных тем и не отдавал себе отчета, насколько мои доморощенные представления о старой родине почерпнуты из газет. Много лет люди вообще не верили, что страна, откуда приехали мои родители, существует. В газетах ее называли Россией. Это все равно как если бы ты из Бостона переехал в Европу и тебя называли бы канадцем только потому, что в Канаде тоже говорят по-английски. Моих соотечественников это бесило.
- Когда вступаешь на эту тропу, никогда не знаешь, куда она тебя заведет.
- Хорошо, тогда давай остановимся. Мы - американцы, и все тут.
- Может быть, ты и прав. Знаешь, я слышала, что твои соплеменники были худшими из худших.
Мне тоже доводилось это слышать.
- А у всех американцев предки были рабовладельцами, - огрызнулся я.
- Хуже всего, что многие евреи чувствуют антисемитизм со стороны славян.
- А как насчет засилья евреев в коммунистической партии? Их там было больше, чем коллаборационистов-украинцев во время войны.
- Это твоя мамочка тебе поведала? Интересно.
- Ничего такого моя мать мне вообще никогда не говорила. Однако вот что я читал: евреи перебрались в Восточную Европу, когда из Западной их фактически вытурили. Русские, которые держали власть в стране моих родителей, создали черту оседлости, за которой позволялось селиться евреям. Они настраивали местных против них, чтобы успешнее манипулировать теми и другими, - ну, словом, все эти римские имперские штучки. Но ты задумайся: что такое Россия? Кем были русские цари? В Романовых русской крови - чуть. Вследствие династических браков они, скорее, были немцами и датчанами, чем русскими, - Готторп-Гольштейнская династия.
- Вот ты тоже думаешь, что евреи - пришельцы, а не коренные жители. Ты говоришь "они", отделяя их от собственного народа, который, конечно же, считаешь коренным. В этом вся суть. Это и есть антисемитизм.
- Ну, что тебе сказать? О своем народе я тоже говорю "они". По-настоящему мой народ - американцы.
- Но мы ведь живем не в безвоздушном пространстве. У нас есть корни. Хоть сейчас, раз в жизни, ты можешь признать свое соучастие?
- Мое соучастие? Мое соучастие?! Да я вырос в Нью-чертовом-Джерси! злобно взвился я.
- Не уходи от ответа! - В ее голосе клокотал гнев, мы сердито уставились друг на друга. - Почему тебе так трудно это произнести?
- Потому что мне нравится думать, что я лучше, чем я есть на самом деле, - признался я.
- Знаешь, - поостыв, сказала она, - я думаю, что после Холокоста все изменилось. Для всех. И Голод поэтому забылся. Так я думаю. Холокост и Хиросима подвели черту под веком. И под тысячелетием. Мы вступили в совершенно новую эру. Неужели ты этого не чувствуешь? Происходит что-то странное. Европа становится единым кланом. И потом вся эта электроника. Дело ведь не в науке, а во всеобщих переменах.
- Это-то какое имеет отношение к тому, о чем мы толкуем?
- Прежние ценности утратили силу. Все начинают всё сначала.
У стойки регистратора послышался шум. Кто-то из постояльцев жаловался, что у него за стеной постоянно репетирует музыкант.
И Шелли вдруг совсем по-другому спросила: