– Да ладно. Могу и сказать. Он и так уже знает.

– Он не знает ничего из того, что ты сам ему не сказал.

Джимми задумался. Фрискин опять спросил:

– Могу я переговорить со своим клиентом? Линли уже потянулся выключить магнитофон, когда Джимми сказал:

– Послушайте, я зажег эту чертову сигарету и сунул в кресло. Я вчера это говорил.

– В какое именно кресло?

– Осторожней, Джим, – вставил мистер Фрискин.

– Что вы имеете в виду – «какое кресло»?

– Я имею в виду – в какое кресло и в какой комнате?

Джимми завернул руки в подол футболки и на Дюйм приподнял от пола передние ножки стула. Под нос себе он пробормотал: «Проклятые легавые», и Линли продолжал:

– Там имеются кухня, столовая, гостиная и спальня. Где именно стояло кресло, которое ты поджег, Джим?

– Вы знаете, что это за кресло. Сами его видели. Чего пристали с расспросами?

– С какой стороны ты засунул сигарету в кресло? Мальчик не ответил.

– Ты сунул ее слева или справа? Или сзади? Или под сиденье?

Джимми покачивался на стуле.

– И, кстати, что случилось с животными миссис Пэттен? Ты видел их в коттедже? Ты забрал их с собой?

Мальчик хлопнул ножками о пол и сказал:

– Слушайте, вы, я это сделал. Прикончил отца, а потом прикончу и ее. Я вам это уже сказал. Больше я ничего не скажу.

– Да, вчера ты это сказал. – Линли раскрыл папку, принесенную из кабинета. Среди фотографий, предоставленных инспектором Ардери, он нашел увеличенный снимок кресла. Всю фотографию занимал обгоревший край и край оконной занавески над ним. – Вот, – сказал Линли. – Это не освежит твою память?

Джимми бросил на снимок угрюмый взгляд, буркнув:

– Да, это оно.

Мальчик уже почти отвел глаза, когда заметил торчавший из пачки уголок другой фотографии. На ней безжизненная рука свисала с кровати. Линли заметил, как Джимми сглотнул, увидев руку.

Линли понемногу вытаскивал фотографию, наблюдая как меняется выражение лица мальчика, по мере того, как яснее обнаруживаются очертания отцовского тела. Рука, плечо, часть лица. Кеннета Флеминга можно было принять за спящего, если бы не неестественное покраснение кожи и нежная розовая пена, пузырившаяся в уголке его рта.

Фотография заворожила Джимми, словно взгляд кобры. Он опять завернул руки в край футболки.

– Что это было за кресло? – тихо проговорил Линли. Мальчик ничего не сказал. – Что случилось в среду вечером? – спросил Линли. – С начала и до конца. Нам нужна правда.

– Я же вам сказал. Сказал.

– Но ты же не все нам говоришь, верно? Почему так, Джимми? Ты боишься?

– Конечно, боится, – сердито сказал Фрискин. —Уберите фотографии. Выключите магнитофон. Беседа окончена. Сейчас же. Я не шучу.

– Ты хочешь закончить беседу, Джимми? Мальчик наконец оторвал взгляд от снимка.

– Да. Я сказал, что сказал, – ответил он.

Линли выключил магнитофон, не торопясь собрал фотографии, но Джимми уже больше на них не смотрел.

– Мы будем на связи, – сказал Фрискину Линли, предоставляя адвокату провести клиента сквозь толпу журналистов и фотографов, которые к этому времени, без сомнения, ждали в засаде у всех выходов из Нью-Скотленд-Ярда.

Сержанта ХеЙверс он встретил по дороге в свой кабинет – сдобная лепешка в одной руке, пластиковая чашка в другой. Она сказала с набитым ртом:

– Биллингсгейт подтверждает. Джин Купер была на работе утром в четверг. Вовремя.

– И во сколько же?

– В четыре утра.

– Интересно.

– Но сегодня ее там нет.

– Нет? И где она?

– Внизу, как передал оттуда дежурный. Скандалит, пытается прорваться сквозь охрану. Вы с мальчиком закончили?

– Пока – да.

– Он еще здесь?

– Только что ушел с Фрискином.

– Плохо, – сказала Хейверс. – Звонила Ардери. Она дождалась, пока они дойдут до кабинета, прежде чем изложить сведения, полученные от инспектора Ардери. Следы масла на листьях плюща с общинного луга в Малом Спрингбурне совпали с аналогичными на волокнах, найденных рядом с коттеджем. И обе разновидности – со следами масла из мотоциклета Джимми Купера.

– Отлично, – сказал Линли.

Хейверс продолжала. Отпечатки пальцев Джимми Купера совпали с отпечатками на утке из сарая, но – и это интересно, сэр, – нигде в коттедже его отпечатков не оказалось, ни на подоконниках, ни на дверях. Других отпечатков много.

Линли кивнул. Он бросил папку с делом Флеминга на стол. Придвинул следующую пачку газет и достал очки.

– Вы как будто не удивлены, – заметила Хейверс.

– Нет, не удивлен.

– Тогда, полагаю, вас не удивит и остальное.

– Что же это?

–Сигарета. Эксперт Ардери получил ее сегодня в девять утра. Он идентифицировал сигарету, сделал снимки и закончил свой отчет.

– И?

– «Бенсон энд Хеджез».

– «Бенсон энд Хеджез»?

Линли развернул кресло к окну. Его взору предстала унылая архитектура Министерства внутренних дел, но видел он не ее, а сигарету, к которой подносят огонь, потом череду сменяющих друг друга лиц, за которыми последовал завиток дыма.

– Абсолютно точно, – сказала Хейверс. – «Бэ энд Ха». – Она поставила пластиковую чашку на его стол и села. – Это портит нам всю картину, а?

Он не ответил, вновь принявшись за мысленную оценку того, что было им известно о мотивах и средствах, и вновь пытаясь приложить их к возможности.

– Ну и? – напомнила о себе Хейверс, когда прошла почти минута. – Да или нет? «Бэ энд Ха» все портит?

Линли наблюдал за стаей голубей, которые взмыли в небо с крыши Министерства. Образовав треугольник, они устремились в направлении Сент-Джеймсского парка. Наступало время кормления. На пешеходном мостике, переброшенном через парковое озеро, по форме напоминающее омара, выстроятся туристы, протягивая на ладонях семечки воробьям. Голуби намеревались урвать свою долю.

– Действительно, – произнес Линли, наблюдая За полетом птиц, безошибочно следующих своим курсом, потому что за их полетом всегда стояла одна и та же цель. – Она дает новый поворот всему делу, сержант.

Глава 19

Джинни Купер следовала за «ровером» мистера Фрискина в синем «кавалье», который Кенни купил ей в прошлом году, первом и последнем подарке с его крикетных доходов, который она приняла от него.

С лицом, наглухо захлопнутым, точно устричная раковина, Джин протиснулась сквозь толпу газетчиков и фотографов, собравшихся у Нью-Скотленд-Ярда. Они выкрикивали вопросы и щелкали затворами своих камер, и хотя Джин поняла, что позабавила их своей рабочей блузой, шапочкой и заляпанным фартуком, которые забыла снять, торопясь уехать с Биллингсгейтского рынка, как только мистер Фрискин сообщил ей туда, что полиция опять увозит Джимми, больше из ее внешнего вида они не могли извлечь ничего. Маленькая женщина, которая ходит на работу и возвращается домой к своим детям. Остальное журналисты и фотографы не видели. А раз не видели, не могли и ухватить своими лапами.

Они пробирались через затор у Парламент-сквер, и Джинни старалась держаться как можно ближе к машине мистера Фрискина, испытывая не до конца ясное ей самой желание как-то защитить этим своего сына. Джимми отказался ехать с ней и нырнул в автомобиль мистера Фрискина прежде чем мать или адвокат успели спросить его или друг друга.

– Что случилось? – спросила Джинни. – Что они с ним сделали?

Мистер Фрискин ответил лишь мрачно:

– В данный момент мы играем в игру, предложенную полицией. Это нормально.

– Какую игру? – спросила она. – Что случилось? О чем вы говорите?

– Они попытаются взять нас измором. А мы попытаемся стоять на своем.

Только это он и успел сказать, потому что на них надвигалась орда журналистов. Он пробормотал:

– Они снова примутся за Джима. Нет, не газеты… Эти тоже будут за ним охотиться, но я имел в виду полицию.

– Что он сказал? – требовательно спросила она, чувствуя, как сзади на шее полосой выступил пот. – Что он им сказал?