Действительно, если мы имеем в виду культуру, то есть все созданное людьми, то с тезисом о преемственности с грехом пополам можно согласиться. Но коль скоро речь идет об этногенезе, то к нему этот тезис вообще неприменим. В отличие от культурной традиции, традиция этническая - это не преемственность мертвых форм, созданных человеком, а единство поведения живых людей, поддерживаемое их пассионарностью. Что же касается стереотипов поведения людей в Киевской Руси и в Московском государстве, то они, как мы убедились, отличались весьма существенно.

Конечно, и в формировании культуры пассионар-ность играет свою роль, но это роль не руля, а двигателя. Людские чувства, относящиеся к проявлениям природы, также отображаются в делах и творениях человеческих, будь то политические институты или произведения изящной словесности. Как известно, хорошо рисовать

или сочинять очень трудно. При некоторых способностях ремеслу поэта или художника научиться, конечно, можно, но ремесло так и останется ремеслом: без творческого озарения невозможно перешагнуть границы подражания или копирования. Однако и творческого эмоционального порыва недостаточно, ибо без упорного стремления к цели создать законченное произведение нельзя. Искусство требует жертв от своих творцов, а способность жертвовать собою ради идеала - это и есть проявление пассионарности. Следовательно, в каждом создании человека содержится комбинация трех элементов: ремесленной работы, пассионарности создателя и культурной традиции. Таким образом, любое творение рук человека - это, в известной мере, кристаллизованная пассионар-ность его создателей.

Историки, естественно, имеют дело с явлениями культуры в широком смысле слова - памятниками самого разного свойства. Вот тут-то и скрывается возможность подмены понятий: создания человека непосредственно отождествляются с теми, кто их породил, и неразрывность культурной традиции прямо переносится на традицию этническую. Но если задуматься, то становится очевидным, что памятники культуры сообщают нам далеко не все о создавших их людях. Например, когда мы любуемся действительно достойными восхищения статуями и картинами эпохи Возрождения, то упускаем из виду многие моменты. В частности, то, что все культурное наполнение Ренессанса создано трудами нескольких десятков талантливых художников и очарованных античностью гуманистов именно в то время, когда человекоубийство стало для западноевропейцев повседневным занятием и приняло массовые масштабы. Однако ни Сикстинская мадонна Рафаэля, ни Давид Микеланджело ничего не скажут историкам о злодействах папского семейства Борджиа или насилиях, творимых герцогами Сфорца. Поэтому для человека, интересующегося тем, что было на самом деле, предпочтительнее не путать произведения культуры и систему поведения этноса, эту культуру создавшего.

Именно новая система поведения, созданная на старой идеологической основе - православии, - позволила России сказать свое слово в истории Евразии (Здесь под Евразией понимается не только огромный континент, но и сформировавшийся в центре его суперэтнос с тем же названием.). Этот континент за исторически обозримый период объединялся три раза. Сначала его объединили тюрки, создавшие каганат, который охватывал земли от Желтого моря до Черного. На смену тюркам пришли из Сибири монголы. Затем, после периода полного распада и дезинтеграции, инициативу взяла на себя Россия: с XV в. русские двигались на восток и вышли к Тихому океану. Новая держава выступила, таким образом, "наследницей" Тюркского каганата и Монгольского улуса.

Объединенной Евразии во главе с Россией традиционно противостояли: на западе - католическая Европа, на Дальнем Востоке - Китай, на юге мусульманский мир. В отличие от ландшафтов Западной Европы ландшафты Евразии очень разнообразны. А ведь для любого народа крайне важны связи с родным ландшафтом, который определяет систему хозяйства. Этнос приспособлен к своему ландшафту, ему удобно в нем. Если же ландшафт изменяется радикально, то радикально меняется и этнос. При изменениях ландшафта, превышающих определенный критический порог, на месте старого этноса появляется новый.

Разнообразие ландшафтов Евразии благотворно влияло на этногенез ее народов. Каждому находилось приемлемое и милое ему место: русские осваивали речные долины, финно-угорские народы и украинцы - водораздельные пространства, тюрки и монголы - степную полосу, а палеоазиаты - тундру. И при большом разнообразии географических условий для народов Евразии объединение всегда оказывалось гораздо выгоднее разъединения. Дезинтеграция лишала силы, сопротивляемости; разъединиться в условиях Евразии значило поставить себя в зависимость от соседей, далеко не всегда бескорыстных и милостивых. Поэтому в Евразии политическая культура выработала свое, оригинальное видение путей и целей развития.

Евразийские народы строили общую государственность, исходя из принципа первичности прав каждого народа на определенный образ жизни. На Руси этот принцип воплотился в концепции соборности и соблюдался совершенно неукоснительно. Таким образом обеспечивались и права отдельного человека. Вспомним, например, что после присоединения Поволжья, Урала и Западной Сибири, в армии московских царей, наряду с полками иноземного строя, стрельцами, дворянской конницей, появилась "низовая сила". На кочевников, служивших в армии, почти не расходовали денег, они жили за счет своей добычи и в маневренных войнах были довольно удачливы. С их помощью Алексей Михайлович освободил от Польши Украину и тем самым спас ее от уничтожения.

Исторический опыт показал, что, пока за каждым народом сохранялось право быть самим собой, объединенная Евразия успешно сдерживала натиск и Западной Европы, и Китая, и мусульман. К сожалению, в XX в. мы отказались от этой здравой и традиционной для нашей страны политики и начали руководствоваться европейскими принципами - пытались всех сделать одинаковыми. А кому хочется быть похожим на другого? Механический перенос в условия России западноевропейских традиций поведения дал мало хорошего, и это неудивительно. Ведь российский суперэтнос возник на 500 лет позже. И мы, и западноевропейцы всегда это различие ощущали, осознавали и за "своих" друг друга не считали. Поскольку мы на 500 лет моложе, то, как бы мы ни изучали европейский опыт, мы не сможем сейчас добиться благосостояния и нравов, характерных для Европы. Наш возраст, наш уровень пассионарности предполагают совсем иные императивы поведения.