- Большое спасибо! В половине второго?

Лорд Саксенден кивнул с некоторым удивлением. Молодая женщина отличалась прямотой, и это невольно нравилось человеку, всю жизнь погруженному в государственные дела, где прямоты, как известно, днем с огнем не сыщешь.

- До свидания! - сказала Джин.

- До свидания, мисс Тасборо. Поздравляю с помолвкой.

- Спасибо. Все теперь зависит от вас, правда?

И не успел он ответить, как Джин уже исчезла. Обратно она шла пешком, хладнокровно обдумывая положение. Мысль ее работала трезво, четко, со свойственной ей привычкой во всем полагаться только на себя. Ей нужно повидать Хьюберта сегодня же! Придя домой, она тут же позвонила в Кофейню.

- Это ты, Хьюберт? Говорит Джин.

- Да, дорогая?

- Приходи сюда после ужина. Мне надо тебя видеть.

- Около девяти?

- Да. Люблю. Все.

И она повесила трубку.

Прежде чем пойти наверх и переодеться. Джин замерла на минуту настоящая тигрица! Гибкая, будто всегда готовая к прыжку, - такую не остановишь, - она была сама Юность, бесстрашно вступающая в жизнь; в этой стильной, чопорной гостиной Флер она чувствовала себя как дома, и в то же время невольно казалось, что ей здесь тесно.

Когда кто-нибудь из сидящих за столом чем-нибудь серьезно взволнован, а остальные это знают, беседа ограничивается салонной болтовней. Все тщательно избегали разговора о Ферзах. Адриан ушел сразу после кофе. Динни проводила его до дверей.

- Спокойной ночи, дорогой. Перед сном я на всякий случай уложу чемодан; здесь всегда можно поймать такси. Обещай мне не волноваться.

Адриан улыбнулся, хотя на нем лица не было.

Возвращаясь в гостиную, Динни столкнулась с Джин, и та рассказала ей последние новости о деле Хьюберта. Когда первый испуг прошел, Динни вспыхнула от негодования.

- Какая страшная подлость!

- Да, - сказала Джин. - С минуты на минуту придет Хьюберт, и мне надо поговорить с ним наедине.

- Тогда отведи его наверх, в кабинет Майкла. Я пойду к Майклу и все ему расскажу. Об этом надо сказать в парламенте... Да, но он распущен сейчас на каникулы, - вспомнила Динни. - Он, кажется, заседает только тогда, когда это никому не нужно.

Джин дождалась Хьюберта в холле. Они поднялись в кабинет, где на стенах были развешаны афоризмы трех последних поколений; Джин усадила Хьюберта в самое удобное кресло, а сама устроилась у него на коленях.

Так она просидела несколько минут, обняв его за шею и прижавшись к нему лицом.

- Ну, хватит, - сказала она затем, поднимаясь и закуривая. - Ничего у них из этой затеи не выйдет.

- А если выйдет?

- Нет. А если да, - тем скорее мы должны обвенчаться.

- Девочка моя, я не могу.

- Ты должен. И не думай, пожалуйста, что если тебя выдадут - а этого, конечно, не будет, - я не поеду с тобой. Поеду, и тем же пароходом, - все равно, обвенчаемся мы или нет.

Хьюберт смотрел на нее с восхищением.

- Ты просто чудо, - сказал он, - но...

- Ну да, я знаю, что ты скажешь. Знаю я и твои рыцарские чувства, и что ты хочешь сделать меня несчастной для моего собственного блага, и что подумает отец... и так далее, и тому подобное. Я была у твоего дяди Хилери. Он согласен нас обвенчать, а он - священник и человек с большим жизненным опытом. Давай расскажем ему, что произошло, и, если после этого он не откажется от своего обещания, мы обвенчаемся. Пойдем к нему завтра же утром вместе.

- Но...

- Никаких "но"! Ему ты можешь верить: по-моему, он настоящий человек.

- Верно, - сказал Хьюберт, - он человек, каких мало.

- Вот и хорошо; значит, договорились. Теперь можешь опять меня поцеловать.

Джин снова заняла свое место у него на коленях, и, если бы не ее тонкий слух, Динни застала бы их в такой позе, но когда Динни открыла дверь, Джин уже разглядывала "Белую обезьяну" на стене, а Хьюберт вынимал портсигар.

- Какая замечательная обезьяна, - сказала Джин. - Мы поженимся, Динни, несмотря на всю эту ерунду, если только ваш дядя Хилери не передумает. Хочешь, поедем к нему с нами завтра утром?

Динни взглянула на брата; Хьюберт поднялся с кресла.

- Безнадежно, - сказал он. - Ничего не могу с ней поделать.

- А без нее и подавно. Ты только подумай, Динни! Он воображает, что, если дело будет плохо и его вышлют, я с ним не поеду! Мужчины просто младенцы! А ты что скажешь?

- Я рада за вас.

- Не забудь, Джин, - сказал Хьюберт, - все зависит от дяди Хилери.

- Да. Он человек практичный, и, как он скажет, так и будет. Зайди за нами завтра в десять. Отвернись, Динни. Я его разок поцелую, а потом ему пора идти.

Динни отвернулась.

- Пошли, - сказала Джин.

Они спустились вниз, и вскоре девушки отправились спать. Комнаты их были рядом и обставлены с присущим Флер вкусом. Они немного поболтали, поцеловались и разошлись.

Динни раздевалась не спеша. В окнах домов, выходивших на тихую площадь, где жили большей частью члены парламента, разъехавшиеся сейчас на каникулы, светилось мало огней; ни малейшее дуновение ветерка не шевелило темные ветви деревьев; воздух, струившийся в открытое окно, был так не похож на душистый воздух деревенской ночи, а глухой гул города не давал Динни успокоиться после всех треволнений этого долгого дня.

"Я бы не могла жить с Джин, - думала она и тут же добавила, справедливости ради, - но Хьюберт сможет. Ему именно это и нужно". И она невесело улыбнулась, почувствовав обиду. Да, ее вытеснили из сердца брата. Она легла в постель, но долго не могла заснуть, думая о страхах и отчаянии Адриана, о Диане и этом бедняге: ее муже, который тоскует по ней, отстранен от нее, отлучен от всех на свете. В темноте она видела его горящие, беспокойные глаза, глаза человека, томящегося по дому и покою, лишенного и того и другого. Она натянула на голову одеяло и, чтобы поскорее уснуть, снова и снова твердила детский стишок:

До чего же ты упряма, Мери,

Как твой садик у тебя цветет.

Новые игрушки, белые ракушки.

Милая девчушка рядышком растет.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Если бы вы заглянули в душу Хилери Черрела, священника прихода святого Августина-в-Лугах, и проникли в ее тайники, скрытые под покровом его речей и поступков, вы бы обнаружили, что он далеко не убежден, будто его благочестивая деятельность приносит кому-нибудь пользу. Но привычка "служить" вошла в его плоть и кровь, - как служат все те, кто ведет и направляет других людей. Возьмите на прогулку молодого сеттера, даже необученного, - и он сразу станет искать след; а далматский дог с первого же дня побежит рядом с лошадью. Так и Хилери - потомок тех, кто целыми поколениями командовал в армии и на флоте, - впитал с молоком матери потребность целиком отдаваться своему делу, вести, управлять и помогать окружающим, отнюдь не чувствуя уверенности, что делает что-то значительное, а не просто коптит небо. В наш век, когда люди ни во что не верят и не могут удержаться от насмешек над сословиями и традициями, он принадлежал к некоему "ордену" - его рыцари выполняют свою миссию не для того, чтобы кого-то облагодетельствовать или стяжать выгоду, а потому, что бросить дело для них равносильно дезертирству. Хилери и в голову не приходило оправдывать свой "орден" или размышлять о ярме, которое несли, каждый по-своему, его отец-дипломат, его дядя-епископ, его братья - солдат, хранитель музея и судья (Лайонела только что назначили на этот пост). "Мы просто тянем каждый свою лямку", - думал он о них и о себе самом. К тому же то, что он делал, давало ему какие-то преимущества, - он даже мог бы их перечислить, хоть в душе и считал, что они ничего не стоят.