За высокими звездами мчаться в тревоге?

Звездам ног не дано, не устать им в дороге.

Как в степи устают человек и верблюды.

Смотрят звезды - и нет у них вежд воспаленных,

Словно тяжкие вежды скитальцев бессонных.

Лица наши обуглены солнцем пустынным,

Но не стать уже черными этим сединам.

Судия ли небесный к нам будет жесточе

Наших дольных, не знающих жалости судей?

Я не жажду в пути: дождь омоет мне очи

И воды мне оставит в дорожном сосуде.

Я верблюдов, не гневаясь, бью в назиданье:

Да поймут, что идут с господином в изгнанье.

Говорил я верблюдам, пускаясь в дорогу:

"Пусть нога подгоняет без устали ногу!"

И, покинув Египет, рванулся стрелою

Джарс и Аль-Элеми у меня за спиною.

Конь арабский за мною летит, но покуда

Голова его - рядом с горбами верблюда.

Знает стрелы дружина моя молодая,

Как ведун, что их сыплет на землю, гадая.

Воин снимет чалму - вьются волосы черной

Шелковистой чалмой, на ветру непокорной.

Первый пух над губою, - а если нагрянет

Свалит всадника наземь, коня заарканит.

Больше жданного воины взяли добычи,

Но несытую ярость я слышу в их кличе.

Мира, словно язычник, не хочет мой воин,

И, встречаясь с врагом, он, как в праздник, спокоен

Копья, в сильных руках заиграв на раздолье,

Научились свистеть, словно крылья сокольи,

А верблюды, хоть в пене, но жесткой стопою

Топчут Рогль и Янем, красят ноги травою.

От чужих луговин отдаляемся ныне,

Там - на дружеской - мы отдохнем луговине.

Нас не кормит ни перс, ни араб. Приютила

Дорогого султана Фатиха могила.

И в Египте подобного нет на примете,

И другого не будет Фатиха на свете.

Не имел ни сильнейших, ни равных по силе,

С мертвецами Фатих уравнялся в могиле.

Напрягал я мой взор, повторял его имя,

Мир пустым пребывал пред глазами моими.

И увидел я снова дороги начало,

Взял перо и вступил с ним в былую забаву;

Но перо языком своим черным сказало:

"Брось меня и мечом зарабатывай славу.

Возвращайся ко мне после трудного боя.

Меч прикажет - перо не запросит покоя".

Так перо наставляло меня в разговоре.

Нужно было б от глупости мне излечиться,

Не послушался я - и мой разум не тщится

Опровергнуть, что сам он с собою в раздоре.

Можно цели достичь лишь оружьем да силой,

А перо никого еще не прокормило.

Если только ты принял скитальческий жребий,

Для чужих ты - как нищий, молящий о хлебе.

Племена разделяет неправда и злоба,

Хоть единая нас породила утроба.

Буду гостеприимства искать по-другому

И с мечом подойду я к недоброму дому.

Пусть железо рассудит, кто прав в этом споре:

Угнетатель иль те, кто изведали горе.

Мы надежных мечей не уроним до срока:

Наши длани - без дрожи, клинки без порока.

Мы привыкнем глядеть на страданья беспечно:

Все, что въяве мы видим - как сон, быстротечно.

И не жалуйся: каждое горькое слово,

Словно коршуна - кровь, только радует злого.

Вера прочь улетела и в книгах осела,

Нет ее у людского реченья и дела.

Слава богу, что мне посылает в избытке

И труды, и несчастья, но также терпенье;

Я в изгнанье моем нахожу наслажденье,

А другие в неслыханной мучатся пытке...

Удивил я судьбу, ибо выстоял гордо,

Ибо телом я тверже руки ее твердой.

Люди стали слабее метущейся пыли,

Жить бы древле, а ныне лежать бы в могиле!

Время смолоду наших отцов породило,

Нас - никчемных - под старость, с растраченной силой...

[1828]

Альмотенабби - славный рыцарь и поэт арабский, изгнан ный из своего отечества, отправился в Египет к своему другу султану Абу-Ходж-Фатиху. Не застав его в живых, Альмотенаб би покинул Египет и сложил в пути эту касыду.

ФАРИС

Касыда, сочиненная в честь эмира Тадж-уль-Фехра, посвященная Ивану Козлову

Как, брег покинув, радуется челн,

Что вновь скользит над голубой пучиной

И, море веслами обняв, средь пенных волн

Летит, ныряя шеей лебединой,

Так бедуин метнуть с утеса рад

Коня в простор степей открытый,

Где, погрузясь в поток песка, шипят,

Как сталь горячая в воде, его копыта.

Мой конь в сухих зыбях уже плывет,

Сыпучие валы дельфиньей грудью бьет.

Все быстрей, быстрей сметает

Зыбкие гряды песка;

Выше, выше их взметает

Над землей, под облака;

Как туча он, мой черный конь ретивый.

Звезда на лбу его денницею горит;

Как перья страуса, летит по ветру грива,

Сверкают молнии из-под копыт.

Мчись, летун мой белоногий!

Лес и горы, прочь с дороги!

Пальма тень свою и плод

Мне протягивает тщетно:

Оставляет мой полет

Эту ласку безответной,

И пальма в глубь оазисов бежит,

Шурша усмешкой над моей гордыней.

А вот, на страже у границ пустыни,

Чернеют скалы. Цокоту копыт

Ответив отзвуком, они сурово в спину

Глядят и смерть пророчат бедуину:

"Ты куда летишь? Назад!

Смертоносны солнца стрелы.

Там шатры не охранят

Жизнь безумца сенью белой.

Там шатер - лишь небосвод,

Там и пальма не растет.

Только скалы там ночуют,

Только звезды там кочуют".

Я лечу во весь опор,

Их угрозам не внимая;

К ним свой обращаю взор

И едва их различаю:

Длинной тают чередой

И скрываются за мглой.

Поверил коршун им, что я его добыча.

За мной пустился он, взмахнув крылом,

И трижды - надо мной паря и клича

Мне черным голову обвил венком.

"Чую, - каркнул, - запах трупа.

Эй, безумный всадник, глупо

Средь песков искать пути,

Трав коню здесь не найти.

Горькая вас ждет расплата,

Вам отсюда нет возврата.

Ветер бродит тут, свой след

Неустанно заметая;

Где пасутся гадов стаи,

Для коней лугов там нет.

Только трупы тут ночуют,

Только коршуны кочуют".

В глаза мои когтей направив острия,

. Он каркал. Трижды мы взглянули око в око.

Кто ж испугался? Коршун, а не я.

Он крыльями взмахнул и улетел высоко.

Лук натянувши, взор я бросил в глубь небес:

Враг пятнышком висел в синеющем просторе,

Весь с воробья... с пчелу... с комарика, и вскоре