А положительное решение суда в ее пользу ничего, конечно, не изменило в сущности жизни Марии. Если не считать того, что стала она дважды разведенной и опять в каком-то смысле слова свободной и независимой женщиной. А больше никакой роли состоявшийся суд в судьбе и в распорядке Марииной жизни не сыграл. И она вернулась по окончании суда домой и стала жить и растить детей, кормя их и воспитывая день ото дня. И такое нынешнее состояние свободы нравилось Марии во всех отношениях, и ничего другого ей нужно не было, и мужчины, которые под разными вымышленными предлогами зачастили к ней на огонек, прослышав о ее разведенном статусе, не могли добиться от Марии желаемого и не получали ничего, за исключением, может быть, чашки чая или в лучшем случае кофе. А на их откровенные ухаживания и намеки она не отзывалась и бровью не вела, отдыхая морально от истории с Сараевым, и с абортом, и с судом, и со всем прочим.
И она жила ровно и взвешенно, в устойчивом, как говорится, режиме. Днем, значит, две работы вместе - госпредприятие то есть и малое предприятие, при нем созданное по инициативе генерального директора, потому что он, директор, свой кровный интерес в этом МП имел. А Мария, она на госпредприятии нормировщиком работала в основном крупнейшем цехе, а в малом предприятии - бухгалтером, так как образование и предыдущий богатый опыт работы ей такое совмещение позволяли. И времени дополнительного на вторую работу у нее мало уходило - только если на дом приходилось когда-нибудь отчеты брать делать, а интенсивность труда, конечно, была у нее высокой, и она за рабочий день уставала как собака. А после работы, само собой, магазины продуктовые были на ее плечах, так как дети хлеб покупали, а кроме него - редко что, ну, может, молоко и кефир. И Мария сама продукты все покупала, исключая колбасу, которую ей приносили с мясокомбината.
А из магазинов, с покупками, Мария домой шла. И там всегда что-то еще ее ждало и наваливалось - какая-нибудь срочная суета. То уроки детские, без нее неразрешимые, то приготовление еды. А то пришить что-то возникала необходимость или постирать и убрать. Ну то есть установился у нее некоторый ритм и уклад жизни. Правда, в связи с тем что телефон она имела единственная на этаже, очень ее дергали и допекали. Поскольку общий коридор у них длинный - шестнадцать квартир, и звонить ходили к ней соседи до позднего времени. Она уже и телефон в прихожую, к двери, выставила, чтоб в квартиру все звонившие не лезли и грязь не натаскивали. А многие еще и своим знакомым ее номер давали, и те звонили и просили то одного, то другого позвать. И бывало, когда совсем ее доставали до печенок, она выключала телефон из розетки и в дверь никого не впускала. Особенно если детей дома не было, она такое практиковала. И тогда, в это время, могла Мария отдохнуть и немного полежать на диване. Но потом приходили дети с тренировки своей или с гулянья, телефон включался, и все начиналось и продолжалось, потому что не хотела Мария, чтоб видели они эти ее ухищрения и росли неотзывчивыми и черствыми людьми.
Да, и что интересно и примечательно: когда она с Сараевым жила, к ним не ходили все подряд. Ну, Дуся ходила, еще двое, может, соседей. А чтоб ее номер давать - про это и речи не заводил никто, кроме, конечно, Дуси. Дуся и при Сараеве ее телефоном пользовалась широко и свободно. А больше никто не пользовался - разве только в критических каких-нибудь случаях: "скорую" вызвать или милицию. А как не стало Сараева, так квартира Марии в проходной двор превратилась на глазах, и к ней заходили ее знакомые без всякого дела и смысла, чтоб посидеть в тепле и выпить чего-нибудь и чтоб не идти подольше домой - к женам своим и семьям.
Зато Сараев теперь у нее не рассиживался, а придет, деньги положит на стол в кухне и говорит:
- Ну, я пошел.
И пропадает на месяц, как сквозь землю проваливается.
И так, значит, жила Мария после суда какое-то время года без событий, плавно, а потом что-то такое в ее темпе и порядке жизни нарушилось или сдвинулось и посыпались на нее всякие неприятности и трагические происшествия, как из рога изобилия. И сначала это были мелкие неприятности, похожие друг на друга, словно братья и сестры, и можно было их пережить и забыть, из головы выбросив, а потом и крупные пошли одно за одним, по нарастающей. И первое, значит, что случилось - это перчатки кожаные у нее на рынке вытащили из кармана. Хорошие перчатки, венгерские. Она их уже третий год носила, а они как новые были, даже не потертые. А тут на рынок Мария пошла за картошкой, луком и другими овощами и, чтоб удобнее было расплачиваться с торговцами и пересыпать купленные овощи в сумку, перчатки с рук сняла и в карман положила и, наверно, неглубоко, так, что торчали они из кармана. И их у нее вытащили в толпе.
Но перчатки - это пустяк, конечно, и мелочь, потому что у Марии еще одни были перчатки, вязаные, и она значения большого этому эпизоду не придала. Но после перчаток, буквально через день, Женя из школы в одном пиджаке вернулся. А куртку у него в школе украли с вешалки. И кто украл ее, осталось покрытым мраком. А без куртки, хоть и весна уже стояла, ходить еще никак нельзя было из-за пониженной температуры воздуха. И Мария извлекла на свет Божий старую Женину куртку, из которой вырос он в прошлом году, и почистила мокрой щеткой, и Женя эту куртку на себя натянул. А она, конечно, ему коротка и узка, и руки у него из рукавов торчат, так что не согреешься особо. Ну и Женя в этой кургузой куртке в школу пошел за неимением другой.
А Мария взяла свой набор бижутерии - Сараев ей когда-то, в былые дни, преподнес этот набор, а она его так чего-то и не надевала - и отнесла его, набор то есть, в комиссионный магазин "Лотос". И у нее приняли этот набор по цене девять тысяч, за которые Мария надеялась Жене новую куртку купить. Но деньги в комиссионном магазине выдают, только продав товар, не раньше, и Мария ездила в этот комиссионный "Лотос" каждый Божий день, а набор все лежал, сверкая, в стеклянной витрине. Не покупали его. И Женя три уже дня в старой своей и страшной куртке в школу ходил, и над ним там смеялись дети. А одолжить денег у Марии не получилось, хоть и пробовала она, потому что дело это перед зарплатой было, за неделю примерно, и ни у кого лишних денег не находилось. Или, может, просто давать не хотели, учитывая гиперинфляцию.
А в пятницу приехала Мария в магазин, а он закрыт без объявления причин. Сандень они там себе устроили или переучет какой-нибудь липовый. Короче, не работали, и все. И Мария развернулась, поцеловав замок, и пошла в обратном направлении в расстроенных чувствах. А паспорт она еще на подходе к магазину приготовила, из сумочки вынув и в карман пальто положив. Так как в паспорте у нее квитанция лежала. И тысяч пять денег там же у нее лежали, все то есть ее деньги, что оставались на жизнь до получки. Ну и она, идя к остановке автобуса сорок шестого маршрута, увидела сырки в шоколаде, какие дети - и Юля, и Женя - любили, и она купила им по сырку, достав деньги из паспорта и сдачу туда же спрятав. Подумала, а, черт с ним со всем, хоть их порадую. И купила.
А потом, когда купила она сырки и по проспекту Ильича шла не спеша, потому что хотела пройтись по свежему воздуху, вообще с ней нехорошее произошло, послужив началом дальнейшему ходу событий.
Короче говоря, почувствовала вдруг Мария, что у нее по ногам течет. И она испугалась, конечно, так как месячным совсем не время еще было и, значит, это могло открыться какое-нибудь кровотечение. А у нее, по закону подлости, ни кусочка ваты с собой. Да и сортиром в радиусе километр не пахнет.
Ну и, в общем, побежала Мария к автобусу как есть, и он, слава Богу, подошел тут же, а не через полчаса. И Мария влезла в него, приложив все силы и идя напролом, и поехала домой. А в автобусе, конечно, давка неимоверная. Чуть не расплющили ее и по стене не размазали. Но она ничего этого не ощущала - ни толчков, ни давления на грудную клетку, а стояла как бесчувственная чурка и только мечтала - быстрее бы доехать.