Старик даже не пытался обнаружить виновных в преждевременной утечке информации. На фоне происшедшего головокружительного провала операции ясновидящий депутат даже не просматривался.

Целая дивизия, взявшая в тройное кольцо не существующий уже аул, не смогла удержать в этом кольце одного-единственного человека, из-за которого все и затевалось, и он ушёл, оставив на снегу троих аккуратно зарезанных.

Драгоценная песчинка исчезла бесследно, и заботливо наваленная для маскировки груда песка оказалась ненужной и невостребованной.

Но и это ещё не все. К той угрозе, которую Аббас Гусейнов и американская журналистка представляли сами по себе, добавилась идиотская смоленская история с несостоявшимся взрывом очередного дома. История, затеянная Батей-генералом, скорее всего, решившим таким образом оправдать исчезновение Гусейнова из Москвы. Вот уж воистину — услужливый дурак… А теперь ещё и этот, из Думы… Красавчик… Славы захотелось. Хороший аналитик в два счёта свяжет все это в логически безупречную, а значит, единственно верную версию. И что тогда?

Очевидно было, что так продолжаться не может. Дело не в кадровых решениях. Сломана и безнадёжно разрушена вся система, и никакой организационный гений не в состоянии заставить её функционировать с необходимой чёткостью. Она единственно и может сейчас производить привычные действия, в ходе которых будут звонить телефоны, сновать курьеры, передвигаться массы людей, будут стрелять пушки и пулемёты, но железная рука, обладавшая некогда невиданной мощью, уже не сможет нанести сокрушительный удар. Паралич и старческое бессилие.

Времени на строительство нового нет. Можно попытаться воспользоваться только тем, что уже есть. Но — совершенно иным.

Это было, когда ненавистную продразвёрстку только-только заменили продналогом, расцвела торговля, идея трудовых армий ещё не материализовалась в виде колхозов, а на финансовом небосводе ослепительно засиял полновесный червонец. Ещё не были зализаны раны гражданской войны, уволенные в запас комиссары в пыльных шлемах привычно шарили на боку маузеры, скрипя зубами при виде выползших на свет нэпманов, а Феликс Дзержинский уже спасал малолетнее поколение Страны Советов, отыскивая беспризорников по чердакам и подвалам и приобщая изловленных к новой светлой жизни.

Успешно спасал, о чём известно из фильма «Путёвка в жизнь», где главный герой Мустафа героически погибает в схватке с былыми товарищами по воровскому братству, из книги «Республика ШКИД», где уже никто не погибает, а также из «Педагогической поэмы» великого преобразователя Макаренко, в которой вчерашние антиобщественные элементы в двадцать четыре часа сливаются в стройном и счастливом хоре строителей коммунистического завтра.

Чумазого шкета в драной шинели доставили на Благушу около полудня. С час он бился в припадке, роняя с губ обильную пену, потом выдохся и даже сдал упрятанную бритву в обмен на хлебную пайку. У директора, правда, возникло ощущение, что на этом сюрпризы не закончились.

Так оно и случилось. Сожрав хлеб и запив морковным чаем, новенький исчез вместе с казённым одеялом. Обнаружен был на чердаке, где сладко спал на расчищенном от мусора прямоугольнике пола. Хотя сбитый замок на двери являлся серьёзным правонарушением, да ещё у директора возникли кое-какие подозрения насчёт марафета, он распорядился временно новенького не трогать. Не до него. Срочно надо было разбираться с дровами, плюс стирка…

Когда стемнело, директор вспомнил, что на чердаке спит прибывший днём правонарушитель. Отправил туда завхоза. Тот появился через какое-то время и доложил, что на чердаке никого не обнаружено, однако круглое чердачное окно высажено, стекло валяется снаружи, а рама исчезла. Кроме того, некто явно пытался проникнуть на кухню, поскольку обнаружены следы взлома, да ещё у сторожа Михаила пропала шапка. Казённое одеяло тоже обнаружить не удалось.

Директор решил, что новенький подорвал, и обрадовался избавлению от малолетнего бандита.

Несколько преждевременно. Дело в том, что шкет, как выяснилось впоследствии, установил наличие в приёмнике кое-какого имущества, представляющего рыночную ценность, и решил не уходить налегке.

Чтобы не шастать по ночам через забор за поживой, рискуя напороться на стрелка, шкет выработал хитроумный план. Суть плана состояла в следующем: он, невидимо ни для кого, остаётся в здании, стаскивает все мало-мальски ценное в одно место, а потом исчезает, чтобы не возвращаться.

Дом на Благуше построили при царе Горохе, и укромных закоулков там было не перечесть. Один из таких закутков шкет и освоил.

Глубокой ночью, когда дом уснул, шкет материализовался во дворе, тщательно огляделся и вихляющейся походочкой наладился к висящему на верёвках белью.

— Это ты у сторожа Мишки треух спёр? — спросил кто-то сзади. — Да не крути головой, всё равно не увидишь, пока сам не покажусь.

— Ты кто? — поинтересовался шкет, незаметно вытягивая из рукава прихваченное по дороге и заточенное на кирпиче шило.

— Я тут за старшего. А ты рубахи решил потырить?

— Тебе что за дело?

— За тебя беспокоюсь. В этом доме раньше знаешь что было? Мертвецкая. По ночам мертвяки по дому ходят, на дворе появляются. Один вот, навроде тебя, ночью на директорские сапоги нацелился, а мертвяк его — хвать сзади. Так утром и нашли, в одном сапоге, и рот до ушей от страха.

— Брешешь!

— Пёс брешет. Ты их не видишь. А они уже вовсю по двору шастают. На бельё посмотри.

Хаотично болтавшиеся на ветру рубахи вдруг дружно протянули к злоумышленнику белые рукава. Тот отскочил от неожиданности, но быстро опомнился.

— Фраеров такими штучками пугать будешь, а не меня! Я с Трефой ходил, там почище делали!

— Ну и ходил бы себе. Сюда зачем заявился?

Новенький вздохнул.

— Стрельнули Трефу у Ваганьковского, ещё в прошлом месяце… Все разбежались, а меня замели на Калужской. Сперва в участке держали, потом сюда наладили.

— Хочешь уйти?

— Вор с пустыми руками не уходит. Или не знаешь?

— Тогда так. Две рубахи с верёвки возьми, узелок подбери свой, который собрал. Я тебе сверху краюшку хлеба положил. И вали через забор. Только побыстрее!

— А ну как не свалю?

— Свалишь! Нам двоим тут делать нечего. Тебя как зовут?

— Кондрат.

— Ну пока, Кондрат. Надо будет чего, пришлёшь человека к воротам, пусть Тимку спросит. Сам не приходи, а то Мишка — страх злопамятный.

Как часто встречались потом эти двое, доподлинно неизвестно. Возможно, подрастающему вору Кондрату было очень любопытно, с каким таким странным ровесником столкнула его судьба ночью на Благуше.

Да и у собеседника его, несмотря на головокружительную биографию, явно был к Кондрату интерес.

Уверенно можно утверждать, что из виду друг друга они не теряли.

Дело было в ночь на двадцатое октября лихого года, когда бронированная петля затягивалась на горле Москвы, полным ходом шла эвакуация учреждений, готовились взрывать недовывезенные военные объекты и объявили осадное положение.

По улице ползла чёрная машина, высвечивая фарами порхающие листы важных советских документов. И вдруг встала по приказу пассажира, потому что от стены дома отделилась фигура в ватнике и солдатской ушанке, сделала рукой непонятный жест.

— Пойдите прогуляйтесь, лейтенант, — приказал пассажир. — Мотор не глушите. А гражданина пригласите сюда, мне с ним надо поговорить.

— Здравствуй, Кондрат, — продолжил он, когда небритый в ушанке захлопнул дверцу. — Хорошо, что пришёл.

— Зачем вызывал?

— Я имею точную информацию, Кондрат, что в Марьиной Роще — твоя, вроде бы, территория — находятся четверо. Трое мужчин, одна женщина. Вот фотографии. Все четверо свободно владеют русским. Отдай их мне.