Глава 26

Побег

Мне показалось, весь мир замер, когда проникновенный взор Электрички отыскал меня в общем строю.

— Камский, — голос вытолкнул из строя моё тело, и оно уверенно, как взрослые на работу, зашагало к эспланаде. Поднимаясь по ступенькам, я думал, каким окажется новый флаг. Копошилась лёгкая надежда, что смогу опознать зашифрованную букву с первого взгляда. Колола жалость, что Эрики здесь нет, что она не увидит моего величия и не встанет рядом. Её руки не окажутся рядом с моими, когда холодная нить троса натянется и заскользит вниз, вознося полотнище. Но в душе я всё-таки торжествовал.

Тридцать два флагштока выросло на территории лагеря. Большую часть народ ещё не успел обнаружить. Правда, некоторые доставили нам сплошные неприятности. Например, завтрак получился скомканным. Флагшток разнёс крышу столовой и состарил здание на три века. Ворча, повара разводили костры и варили картошку в закопчённых вёдрах. Из их ругани становилось понятно, что они не собираются всю смену выпрягаться подобным образом. Какой-то частью я понимал, что им и не придётся. Что завтра в мир явится последняя, самая впечатляющая партия железных столбов. Что послезавтра… А что послезавтра? Что сотворит Электричка тогда? Во что превратит сто двадцать семь флагов? Но все волнения притупляло торжество. Как лётчик шагает к аэродрому, предвкушая первый полёт, так и я тянулся к эспланаде. Ведь флагшток, на котором будет водружён новый флаг, пробил доски её дальнего угла.

И тут я споткнулся и плюхнулся, как последний дурак. Когда я распластался, из строя послышались неподобающие смешки. Я немедленно вскочил, взбив вихрь чешуек осыпавшейся краски. Доски уже не скрипели, весело отзываясь на мои шаги. Из под ног доносилось сдавленное влажное покряхтывание, словно помост для торжеств построили ещё в позапрошлом веке, и он успел основательно сгнить.

Если второй флагшток серьёзно подпортил эспланаду, то после рождения третьего она откровенно дышала на ладан. Негодуя на предательскую доску, я вскочил, но приключения не закончились. Подошва проскользила по влажной слизи, выступившей на подгнивших досках, и я снова плюхнулся. Теперь я, наверное, напоминал щенка, ожидающего взбучки от суровой хозяйки. Электричка улыбнулась. Но не ободряюще и даже не мне. Куда-то вдаль, где народ молчаливо наблюдал за моими мучениями.

Кое-как я поднялся и вытер об штаны испачканные слизью руки. Пальцы Электрички сжимали флаг в заманчивой близи. Я тут же забыл о своём падении. Достаточно было просто взглянуть на небо. Взглянуть и представить, как возносится тугое полотнище.

Однако, забыл я о своём просчёте совершенно напрасно. Из-за спины донеслись неподобающие, недостойные столь великой минуты звуки. Народ смеялся. Подло. Взахлёб. С переливами. С подвыванием. Громко-громко. Смех настораживал и сбивал с толку. Смех грозил карами и не обещал прощения.

— Вот он, — и я увидел, как лицо Электрички подверглось коренным переменам. Наш последний герой.

Глаза выпучились и налились багрянцем. Улыбка стала невыносимо широкой, подъехав к самым ушам. Я перепугался, а народ продолжал выпадать. Эспланада от народа далеко, никто, кроме меня, и не заметил страшные изменения.

— Единственный, — с придыханием произнесла Электричка, — достойный поднимать флаги.

Зубы её превратились в длинные острые иглы.

— Не доверяющий эту миссию никому, — платье на спине начало распираться, словно там вырастали крылья. — Что скажем мы ему, ждущему нового подъёма?

В горле у меня пересохло. То ли от колдовства творившегося перед глазами, то ли от волнения, ведь подъём флага непозволительно задерживался.

— В шею его, — пророкотал Толька.

Из второго отряда тоже донеслись варианты, но здесь я их озвучивать не собираюсь.

Я всё ещё протягивал руки за флагом. Электричка отступала, я семенил следом, словно нас связывала невидимая нить, разорвать которую не в состоянии даже ангелы. Мы кружили по эспланаде, а народ шумел. А когда директриса повернулась к строю спиной, тот предстал передо мной во всём величии и многоголосье, и я почему-то испугался.

А пальцы чуть не коснулись полотнища.

Я до сих пор помню первый флаг пятого утра. Нежные перламутровые переливы, словно тысячи раковин посчитали за счастье закончить существование, превратившись в блестящую материю. А сквозь сполохи всех цветов радуги проступает россыпь снежинок. Я взглянул и понял, что если этот флаг поднимут не мои руки, то душа навечно опустеет, и уже ничто не сможет согреть её окаменевшие просторы.

Флаг казался единственным настоящим во всей вселенной. Наверное, поэтому вопль Электрички «Взять его!» я не отнёс на свой счёт. И, заметив народ, несущийся к эспланаде, я подумал, что им просто хочется посмотреть на флаг поближе, пока он не стал недостижимо далёким. И ещё я подумал, что буду биться до последней капли крови, но никто не коснётся сказочных переливов полотнища. Никто не будет лапать грязными пальцами нежные снежинки, то исчезающие, то проявляющиеся в странных глубинах, словно передо мной был не флаг, а окошко голографической наклейки.

Электричка исчезла. Флаг трепыхался, словно сам по себе. А по лестнице уже грохотал топот ног. Первым, как локомотив, нёсся грозный Толян. Я расставил ноги для устойчивости и прикинул, как мне парировать первый удар. Подготовка к схватке настолько заняла мысли, что я напрочь позабыл о флаге. Предпоследняя ступенька жалостно всхлипнула и сломалась. Толька, ругаясь по черному, провалился вниз, снеся заодно всю лестницу. Лишь Говоровская невесомой птицей проскакала по обломкам. И что теперь? Расцарапает лицо? Или вцепится в горло?

Ни то, ни другое. Она обхватила моё запястье и властно повлекла за собой. Как только мои ноги спружинили от прыжка с эспланады, я снова обрёл контроль. Меня предали, меня готовились принести в жертву.

Нельзя сказать, что и я следовал всем пунктам договора. Эрика преспокойно отправилась себе в путешествие по верхним пределам, приблизив нас к Красной Струне и перечеркнув мои заслуги перед Электричкой. Час расплаты пробил. Но мы с Говоровской неслись прочь, обгоняя само время.

Под ногами заскрипел гравий центральной аллеи, а после мы, чуть не снеся ноги, оставшиеся от гипсового пионера, нырнули за кусты. Нас вынесло на полянку перед изолятором. Из окон на нас глядели улыбающиеся лица. Изолятор превратился в кусочек другого мира — спокойного и счастливого. Изолятор не был подвластен Электричке. За стенами из белых кирпичей ждали покой и веселье. Врагам туда пути нет. Только тем, пред которыми приветливо откроются двери. И я увидел открытую дверь. Дверь снова оказалась на месте. Обивка из бордового дерматина. И серебряные созвездия гвоздиков. Странная дверь. Завлекающая. Обещающая многое из того, что в этом мире кажется недостижимым.

На крыльце стоял доктор, приглашая войти. Незастёгнутый халат свисал с худого, как лыжная палка, тела. Из-под халата виднелся строгий двубортный костюм чёрного цвета. На сухощавом лице доктора играла загадочная улыбка, словно он и не сомневался, что мы примем приглашение. И поэтому я пробежал мимо.

Я верил, что, зайдя, мы навсегда бы сбежали от Электрички. Но и мир оказался бы отрезан навсегда. Тёплые палаты, вкусное питание, яркие игрушки, самые интересные книги — всё это ждало тех, кто решится вступить за дверь, безмолвно исчезающую без всяких предупреждений. Я бы, не колеблясь, взбежал по крыльцу, если б рядом со мной была Эрика Элиньяк. Только с ней я бы согласился на вечное заточение.

А так мы сделали круг и снова вынеслись на центральную аллею. Гравий перешёл в асфальт. Справа кусты с треском раздвинулись, и я тоскливо подумал, что уйти нам так и не удалось. В следующую секунду мы с Элиньяк чуть не столкнулись лбами. Говоровская, хоть и задыхалась, сразу помрачнела. А у меня, наоборот, прибавилось сил.

— Что там, — прохрипел я, — в верхних пределах?

— Потом, — еле проговорила Эрика. — Сейчас надо в город. Чем скорее, тем лучше.